постоянно усиливался, всё больше и больше британцев могли инвестировать в империю или жить на её территории, а затем они оказывали ещё большую поддержку внешней политике, которая защищала их интересы.
II. Потенциал государства
Устремления различных элит к агрессивной внешней политике и мерам, которые стимулировали и защищали торговлю и частные инвестиции за рубежом, зависели от возможностей государства демонстрировать свою военную мощь и управлять растущими территориями империи. Альянс земельных и торговых элит, который был институционально оформлен и подтверждён Славной революцией, повышал способность парламента действовать при помощи государственной администрации в целях ограничения эгоистичного поведения отдельных элит как в метрополии, так и в колониях, что повышало потенциал правительства в фискальной, административной и военной сферах.
Доходы — первое мерило потенциала государства. Как было показано в главе 2, после Славной революции британские доходы впечатляюще росли: с 1670-х по 1720-е годы они увеличились на 257%, с 1670-х по 1790-е годы рост составил 1972%, а с 1790-х до 1815 года, пика Наполеоновских войн, доходы прибавили ещё 86%. Это ещё более высокая динамика, чем рост доходов Нидерландов, составивший 1110% с 1580-х по 1670-е годы, после чего они оставались на неизменном уровне до того момента, пока в 1806 году Нидерланды не были поглощены империей Наполеона. Это сопоставление в ещё большей степени оказывается в пользу Британии при пересчёте доходов на душу населения. С 1600-х годов по 1805 год британские подушевые доходы выросли на 2300%, тогда как нидерландские доходы за те же два столетия увеличились на 292%.[335]
Налоговые поступления британского государства увеличились с 3–4% национального дохода при короле Иакове II (1685–1688) сразу перед Славной революцией до 9% в 1715 году.[336] В рамках другого подсчёта, выполненного Патриком К. О’Брайеном, показано, что в 1693–1697 годах собранные налоги составляли 6,7% национального дохода, между 1703 и 1782 годами их доля оставалась в диапазоне 9,1-11,7%, а затем, в 1812–1815 годах, подскочила до 18,2%.[337] Поскольку в Англии бедняки, а в Ирландии и Шотландии почти все платили мало налогов, это означало, что для остального населения Англии фактический уровень налогообложения вырос с 15% в 1700 году до 30% в 1810 году.[338]
Рост доходов Британии был как политическим, так и бюрократическим достижением. Государство не только изыскивало способы, как собирать налоги, но и принимало политические меры, которые минимизировали противостояние растущему налоговому бремени. Прежде всего, поскольку британское государство могло занимать столько, сколько ему требовалось, по ставкам, которые на протяжении XVIII века снижались с 8% в 1710 году до 3% к 1735 году, оно было в состоянии существенно сокращать необходимость в краткосрочных повышениях налогов в периоды войн. Это устраняло противодействие внезапным и резким повышениям налогового бремени, которое возникало в предшествующие столетия и по-прежнему проявлялось в других странах. В начале 1780-х годов процентные ставки повысились до 5%, затем упали ниже 4%, а в середине 1790-х годов вновь ненадолго выросли до уровня более 6%, после чего введение подоходного налога увеличило правительственные поступления и привело к тому, что ставки опять упали ниже 4%.[339] Кроме того, британские правительства XVIII века терпимо относились к уклонению от налогов шотландцев и ирландцев — в отличие от ошибочной попытки обложить налогами американских колонистов.
«Кроме того, министры, проявляя реализм, предпочитали игнорировать требования реформы неадекватных механизмов оценки земли и других типов активов, подлежащих налогообложению в разных графствах,[340] [а] сострадание или, быть может, благоразумное предвосхищение возможного возникновения беспорядков удерживали министров финансов от слишком усердного проталкивания введения косвенных налогов откровенно несправедливого характера».[341]
Владение государственными долговыми бумагами становилось всё более распространённым — они формировали увеличивающуюся часть доходов и активов богачей, а затем и среднего класса.[342] Британцы либо непосредственно держали государственные облигации, либо вкладывались в акционерные компании, которые затем «ссужали деньги правительству. Компании получали процент по своим займам и выплачивали его акционерам в виде дивидендов».[343] Это наделяло всё большее количество держателей облигаций заинтересованностью в способности правительства собирать достаточно налогов, чтобы выплачивать займы или по меньшей мере платить по ним проценты. Как будет показано ниже, прямые и косвенные держатели государственного долга стали группой, которая в XIX веке лоббировала ограничение правительственных расходов, однако в 1689–1815 годах они выражали свои интересы владельцев долга, поддерживая верховенство парламента в фискальных и бюджетных делах. Дэвид Стейсевидж[344] обнаруживает, что владельцы долга были ключевыми союзниками партии вигов, которые обеспечивали голоса для её удержания у власти или прихода к ней в обмен на обязательства вигов выплачивать проценты по долгам. Когда в промежутке 1689–1815 годов парламентские выборы выигрывали консерваторы, процентные ставки шли вверх.
Политическими соображениями определялось и то, с каким размахом бюрократизировался сбор налогов. Уровень бюрократизации этого процесса варьировался в зависимости от типов налогов и отражал прагматичные решения британских правительств уважать могущество элит и избегать возбуждения противодействия. Парламент либо освобождал от налогов, либо устанавливал низкие ставки акцизов для «многих стремительно растущих секторов промышленности, перевозок, внутренней торговли и финансов».[345] Для тех статей, по которым парламент действительно соглашался установить акциз, поступления собирались акцизными комиссарами, управлявшими эффективным бюрократизированным департаментом, где работали чиновники, набранные из низшего среднего класса — их нанимали и продвигали по службе на основании достоинств, обучали в процессе работы и платили им хорошие жалования и пенсии.[346] Таможенное ведомство было менее профессионализированным, поэтому контрабандисты могли покушаться на поступления от таможенных тарифов вплоть до Наполеоновских войн, когда благодаря увеличившемуся количеству военно-морских патрулей в окружающих Британию водах и решимости правительства в деле сбора доходов таможенные пошлины впечатляюще выросли как в абсолютном, так и в относительном выражении. Если в 1785 году на них приходилось 24% государственных доходов, то к 1805 году эта доля повысилась до 35%.[347]
Земельный налог на протяжении XVIII века и даже в ходе Наполеоновских войн оставался низким.[348] Собирали его чиновники на общественных началах, происходившие из землевладельческой элиты. Продолжая средневековую практику, они гарантировали для себя то, что с их собственных земель налог фактически не уплачивался. Налоги на богатых были повышены и достигли существенного уровня только в 1799 году, когда в ходе Наполеоновских войн был введён подоходный налог. В этот момент цены на облигации падали в ответ на опасения дефолта,
