Войны за испанское наследство, иностранные войска «насчитывали 81 тысячу из 150 тысяч человек под ружьём».[316] После каждой войны в британской армии проходила масштабная демобилизация. «В ходе войн революционной Франции и Наполеона регулярная армия увеличилась примерно с 40 тысяч человек в 1793 году до максимума 1813 года в более чем 250 тысяч человек [плюс] 140 тысяч во флоте».[317]
В течение XVIII века британские военные расходы в реальном выражении с поправкой на инфляцию выросли на 62% — со среднего показателя 3,64 млн фунтов стерлингов в год в ходе Девятилетней войны 1689–1697 годов до 12,15 млн фунтов стерлингов в год в период Американской войны за независимость 1775–1784 годов. Затем произошёл взрывной рост расходов: во время Наполеоновских войн они составляли 55,1 млн фунтов стерлингов в год — на 250% в реальном выражении больше с момента Американской войны за независимость.[318] Однако главное изменение в период 1688–1815 годов заключалось в том, что Британия задействовала вооружённые силы и финансы для военных предприятий за пределами Европы. Как показано в таблице 2В в приложении, Британия захватывала необъятные территории в обеих Америках и Азии, а также более мелкие владения в Африке у проживавших там неевропейских народов, а затем, в конце XVII и XVIII веках, уже у других европейских держав. Отчасти Британия пользовалась подворачивающимися удачными возможностями — именно благодаря этим возможностям ей удавалось наносить удары по державам-соперницам с гораздо меньшими издержками, чем требовались для побед на континенте. Однако сосредоточенность на колониях всё в большей степени отражала интересы внутренних элит, которые претендовали на приобретение или увеличение размера или количества своих колоний и концессий либо искали защиту для используемых ими торговых маршрутов. Как и в случае с Американским континентом и Индией, купцы-посредники успешно использовали своё влияние в парламенте, чтобы бросить вызов монополиям привилегированных компаний в Африке, добившись законного признания своего положения в 1697 году.[319]
По мере того, как Британия захватывала всё новые территории за пределами Европы, рост её экономики всё больше зависел от торговли с колониями и неформально зависимыми территориями. С 1759 по 1790 годы заморская торговля Британии выросла вчетверо, а затем удвоилась в 1790-е годы.[320] «С 1700 по 1773 годы торговля с Америкой и Африкой выросла в 7,75 раза, тогда как с континентальной Европой — только в 1,13 раза».[321] К 1772–1774 годам доля британского экспорта в Северную Америку превосходила аналогичный показатель для Европы,[322] а к 1785 году американский экспорт вдвое превосходил по стоимости экспорт в Азию и на Ближний Восток. Кроме того, в XVIII веке Северная Америка была заведомо главным источником положительного внешнеторгового баланса Британии.[323] Законодательство гарантировало, что выгоды от этого растущего рынка достанутся британским элитам. Навигационные акты способствовали созданию громадного британского торгового флота, а фунт стерлингов благодаря им стал единственной валютой для необъятного рынка.[324]
Рост британской экономики и империи формировал перспективы для новых групп купцов, а также переселенцев, инвесторов, администраторов и солдат в колониях. Вслед за Актом об унии Англии и Шотландии 1707 года шотландцы, валлийцы и ирландцы, равно как и иностранцы, стали всё более активны и заметны в торговле и финансах Лондона. «К 1763 году примерно три четверти лондонских купцов имели иностранные корни или происхождение».[325] Политики из партии вигов, которые в XVIII веке господствовали в лондонском муниципалитете, главным образом были диссентерами.[326] В начале XVIII века в англо-нидерландскую торговлю влились гугеноты, евреи и нидерландцы, что позволяло английским купцам перемещать свой капитал с Северного моря в атлантическую торговлю либо вынуждало их к этому.
Британский империализм создавал благоприятные возможности для того, чтобы британцы неанглийского происхождения, религиозные диссиденты и иммигранты процветали и выстраивали экономические и политические взаимосвязи друг с другом и с английскими элитами. Именно шотландцы, ирландцы и валлийцы, а не англичане всё в большей степени заселяли колонии и пополняли зарубежные органы власти, вооружённые силы и конторы Ост-Индской компании. Шотландцы составляли большинство иммигрантов в Северную Америку и карибские колонии в первой половине XVIII века, они же были в непропорционально большой мере представлены среди колониальных чиновников в Лондоне и за рубежом. Это формировало ещё одну основу для связей между метрополией и колониями, а также между купцами и переселенцами. Купцы-диссентеры выстраивали связи между своими конгрегациями в Британии и братствами в колониях наподобие квакеров в Пенсильвании.[327] Треть купцов в Британии XVIII века были иностранцами — гугенотами, евреями (главным образом из Португалии) и нидерландцами, хотя некоторые из последних могли быть вернувшимися в Британию диссентерами или потомками изгнанников из Англии.[328]
Богатые британцы, а в течение XVIII века и всё большая часть среднего класса напрямую или косвенно инвестировали в Америку и Индию и/или имели членов семьи, поселившихся в колониях.[329] Минимальный объём капитала, необходимого для вхождения в торговлю, в XVIII веке снизился до уровня 3–4 тысяч фунтов стерлингов, хотя в конце столетия из-за инфляции эта сумма выросла до 10 тысяч фунтов.[330] Переселенческие колонии стали местом для высокоприбыльных инвестиций британских купцов, аристократов и землевладельцев-джентри, искавших, куда бы вложить свой избыточный капитал, а также финансистов. Последние ссужали деньги (как собственные, так и средства земельных элит) переселенцам в североамериканских колониях и владельцам карибских плантаций, где использовался рабский труд, а также купцам, которые торговали с одними и другими колониями.[331]
Совместные предприятия и общие интересы в колониях соединяли некогда разделённые элиты, выстраивая те самые связи между колониальными купцами-посредниками и землевладельцами-пуританами, которые обнаружил Бреннер. В американских колониях служили армейские офицеры, которые зачастую были младшими сыновьями джентри или крупных аристократов.[332] В конце срока службы они получали земельные пожалования, которые стимулировали их оставаться в Америке,[333] что наделяло этих отставных военных ролью моста между семьями британских землевладельцев, из которых они происходили, купцами, финансировавшими их американские предприятия, и купцами, с которыми они вели свои дела. Кроме того, имели место взаимные браки между переселенцами в Северной Америке и Карибском бассейне и детьми (обычно младшими) землевладельцев и купцов в Британии.[334]
Результатом этих взаимосвязей, сформированных между старыми и новыми увеличивающимися элитами с помощью торговли и заселения колоний, было объединение элит всей Великобритании вокруг агрессивной колониальной политики. Интересы и политика укрепляли друг друга. Поскольку фокус внешней политики на колониях
