возможности прибыльного инвестирования в торговлю на восточном направлении и в повышение эффективности земельных поместий в Англии. Американские же плантации создавались менее статусными группами, которые обогащались, продавая провизию и рабов американским переселенцам и импортируя в Британию американские табак и пушнину.
Только эта третья группа купцов была капиталистической в марксистских терминах, или хотя бы в веберовском смысле экономически ориентированного капитализма. Её процветание зависело от свободного импорта американских товаров в Британию за рамками монопольной системы привилегированных компаний. Эти колониальные купцы также хотели бы получать помощь от государства в виде вытеснения иностранных торговцев, в особенности нидерландских, и принуждения переселенцев в колониях покупать только британские товары. Разумеется, принципиальное значение для «треугольной торговли» с колониями имели и рабы, обеспечивавшие трудовой ресурс для плантаций табака, а затем сахара и хлопка.
Колониальные торговцы были не в состоянии добиться от Стюартов защиты своих интересов от купеческого истеблишмента или хотя бы от иностранных соперников. В дальнейшем, когда колониальные грузоперевозчики стали посредниками в торговле с Ост-Индией, монархия попыталась оберегать монополию Ост-Индской компании — хотя и с небольшим успехом. В парламенте же к колониальным купцам-посредникам действительно прислушивались с большей симпатией. Парламентское большинство представляло интересы, противоположные купцам привилегированных компаний — периферийные порты, на которые губительно воздействовала централизация торговли привилегированных купцов в Лондоне, мануфактурщиков и производителей сырья, в особенности шерсти, которые искали более масштабные рынки для своей продукции, нежели те, что обеспечивали купцы-авантюристы и привилегированные компании. Колониальные купцы-посредники также имели деловые и идеологические связи с той группой крупных землевладельцев, которая инвестировала в пуританские колонии в Америке и управляла ими.
Деловые и политические взаимосвязи между колониальными купцами-посредниками и крупными землевладельцами-пуританами, имевшими интересы в Америке, продолжались начиная с 1620-х годов и на протяжении всех конфликтов 1640-х годов — фактически именно эти взаимосвязи и находятся в центре анализа гражданской войны в Англии у Бреннера. Исследование английских купцов позволяет ему объяснить, почему колониальные посредники были верными последователями дела парламента — их экономические интересы зависели от поражения монархии и разворота вспять королевской торговой и внешней политики. Кроме того, Бреннер объясняет, почему купцы привилегированных компаний в целом отвергались парламентом, даже несмотря на то, что непоследовательные и корыстные отношения монархии с её привилегированными купцами давали последним основания для присоединения к оппозиции. Так происходило потому, что купцы привилегированных компаний требовали проведения политики, которая была бы обременительной для важных избирательных округов, в связи с чем парламент отвергал саму основу, на которой купцы привилегированных компаний могли бы отколоться от монархии, и вынуждал этих купцов возвращаться в объятия короны, которую они заботили только в качестве податливого источника поступлений. Так или иначе, в 1641 году долгосрочные деловые, политические, религиозные и личные связи между занимавшимися колонизацией землевладельцами-пуританами и колониальными купцами-посредниками придали землевладельцам-парламентариям уверенность, что они могут положиться на лондонские народные массы (и контролировать их), которые были мобилизованы против монархии купцами-посредниками.[305] В дальнейшем этот альянс укрепился ещё больше, поскольку землевладельцы и капиталистические купцы (но не народные массы, которые всё более маргинализировались после того, как выполнили свою задачу и помогли парламенту выиграть гражданскую войну) имели общую заинтересованность в антикатолической милитаристской внешней политике и общее желание, чтобы государство стимулировало внешнюю торговлю и внутренний рынок. Обе эти элиты требовали религиозного устройства пресвитерианского или индепендентского[306] толка, которое стояло бы на страже контроля землевладельцев и купцов над бывшей церковной собственностью и над священниками в их конгрегациях.
Элиты, которые выиграли гражданскую войну и доминировали в «охвостье» парламента[307] (1648–1653), вознаградили своих союзников — колониальных купцов-посредников. «Охвостье» создало постоянный британский военно-морской флот для действий в открытом море, который обеспечивал последовательную и более эффективную защиту внешних инвестиций купцов, нежели каперы, которых ранее использовала для этой цели монархия, хотя каперам по-прежнему позволялось преследовать корабли голландцев и других враждебных стран.[308] При Содружестве была утверждена агрессивная внешняя политика, направленная на захват португальских и голландских колоний на Американском континенте и сокращение контроля европейских держав-соперников над трансатлантическими торговыми маршрутами. Парламент пошёл навстречу пожеланиям купцов и сформировал зоны свободной торговли, благодаря которым стал возможен реэкспорт товаров без пошлин, сокращавших и устранявших конкурентные преимущества британцев над голландцами и другими торговыми соперниками. «Охвостье» учредило Комиссию по торговле, которая обеспечивала постоянную поддержку портам свободной торговли. Хотя парламент подтвердил хартию о привилегиях Ост-Индской компании, он предоставил купцам-посредникам контроль над её советом директоров. Навигационный акт 1651 года и дальнейшие аналогичные документы требовали, чтобы все британские и колониальные товары перевозились на британских кораблях, что оставляло не у дел нидерландский торговый флот и прочно привязывало колонии к купцам, которые базировались в Британии.[309] Все эти меры продолжались даже после реставрации монархии, за тем исключением, что Карл II и Иаков II стремились к союзу с католической Францией. Но даже несмотря на то, что религиозные аспекты этого альянса отталкивали купцов-посредников, Франция представляла собой меньшую экономическую угрозу интересам торговцев в Европе или на Американском континенте, чем Нидерланды.
Этот альянс земельной и финансовой элит, который, как утверждают Кейн и Хопкинс,[310] продержался от Славной революции до Первой мировой войны, был результатом непредвиденной серии описанных выше конфликтов элит. Устранение духовенства как элиты национального масштаба и последующая неспособность монархии сделать локальный уровень проницаемым для себя оставляли прочный контроль над органами управления каждого графства и каждого города за локальными элитами. Слабость монархии позволяла купцам-посредникам извлекать преимущество из открывающихся возможностей мировой экономики и растущей империи Британии. Землевладельцы и купцы-посредники объединились, чтобы нанести поражение в гражданской войне монархии и её сторонникам из привилегированных компаний. В оставшейся части этой главы мы проследим изменения в составе и интересах этого прочного альянса. Однако сам по себе он был сформирован в ответ как на угрозы со стороны монархии, так и на случайные благоприятные возможности, первоначально созданные реформацией Генриха VIII. После этого британское государство превратилось в амальгаму элит (и оставалось таковой до XX века включительно), каждая из которых имела собственную институциональную базу для осуществления экономической и политической власти, а также обладала прочной идеологической легитимностью.
Внутренняя стабильность и имперская динамика, 1688–1815
Разрешение конфликтов между монархией и земельной элитой, а также различными типами купечества формировало британский империализм тремя способами. Во-первых, как отмечалось выше, победители в Славной революции придавали новый вид британской политике и положили начало механизмам, которые формировали (зачастую непреднамеренно) группы поддержки этой новой империалистической
