Она нашла точное слово: живенько. В тот день они вышли на улицу набережной Вольтера, чтобы кое-что купить, в том числе новую чашечку для разведения акварели в Sennelier.
Цвет Полетты теперь назывался «Лиловый Виндзорский» — она изменила бледному «Розовому золотистому».
Это выглядело гораздо шикарней…
В другие дни они посещали «Monoprix». Им требовался целый час, чтобы преодолеть двести метров от дома до входа в магазин, дегустировали новый Danette, отвечали на идиотские вопросы анкетеров, опробовали новую помаду, примеряли жуткие муслиновые шарфики. Они бродили между рядами, болтали, комментируя великосветские манеры дам из 7-го округа и подростков — их безумный смех, невероятные истории, звонки мобильников и обвешанные плюшевыми зверюшками и брелоками рюкзачки. Они развлекались, вздыхали, хихикали… Они оживали. Времени хватало, у них впереди была вся жизнь…
5
Иногда Камилле приходилось заменять Франка у плиты. Полетта несколько раз честно пробовала ее стряпню — переваренные макароны и подгоревшую яичницу, — а потом твердо вознамерилась научить ее азам кулинарного искусства. Она сидела на стульчике рядом с плитой и объясняла простейшие понятия: пучок душистой травы, чугунная гусятница, раскаленная сковорода, пряный отвар. Видела она плохо, но обоняние ее не подводило… Лук, шкварки, мясо, так, правильно, очень хорошо, достаточно. Теперь помой вот это… Отлично!
— Прекрасно. Не обещаю сделать из тебя искусную повариху, но что-нибудь получится…
— А как было с Франком?
— О чем ты?
— Это вы его всему научили?
— Ну что ты, конечно, нет! Думаю, я привила ему вкус… Но главному учила не я… От меня он узнал, как готовить самые простые — деревенские дешевые блюда… Когда мужу пришлось уйти с работы из-за сердца, я нанялась кухаркой в одну богатую семью…
— И брали его с собой?
— Конечно! А куда мне было девать малыша? Но потом все изменилось… Потом…
— Что?
— Сама знаешь, в жизни все непросто… Потом я знать не знала, где он бывает, куда ходит… Но… Франк очень способный мальчик… У него был вкус к этому делу. Пожалуй, он только на кухне и успокаивался…
— Сейчас все так же.
— Ты видела?
— Да. Он брал меня с собой — подмастерьем… И я его там не узнавала!
— Вот видишь… Но если бы ты только знала, чего нам стоило заставить его учиться… Он с ума сходил от злости…
— А сам-то он чего хотел?
— Ничего. Хотел заниматься всякими глупостями… Камилла, ты слишком много пьешь!
— Смеетесь?! Да я вообще ничего не пью с тех пор, как вы здесь! Держите, глоточек красного сухого очень даже полезен для артерий. Это не я придумала — так врачи говорят…
— Ну… ладно… маленький стаканчик…
— И не делайте такое лицо… Вы что, в тоску впадаете от спиртного?
— Да нет, это из-за воспоминаний…
— Несладко пришлось?
— Временами очень…
— Из-за него?
— Из-за него, из-за самой жизни…
— Он мне рассказывал…
— Что?
— О своей матери… О том дне, когда она приехала забрать его, и о том, что тогда случилось…
— Знаешь… Самое отвратительное в старости… Налей-ка мне еще… Дело не в теле, которое отказывается служить тебе, а в угрызениях совести… Мысли о прошлом мучают тебя, терзают днем и ночью… Все время… Бывает, пытаешься их прогнать и не знаешь — то ли закрыть глаза, то ли не закрывать совсем… Наступает такой момент, когда… Господь свидетель, я пыталась… Пыталась понять, почему все у нас пошло наперекосяк… Все… Но…
— Но?
Полетта дрожала.
— Но у меня ничего не получается. Я не понимаю. Я…
Она плакала.
— С чего же все началось?
— Началось с того, что я поздно вышла замуж… О, у меня, как у всех, была своя великая любовь… Вот только ничего из нее не получилось… И я пошла за очень милого мальчика, чтобы доставить удовольствие родным. Мои сестры давно отделились, у каждой была своя семья, и я… Ну, в общем, я тоже стала замужней дамой…
Вот только детей все не было… Каждый месяц я проклинала свое чрево и плакала, застирывая белье. Таскалась по врачам, даже в Париж приезжала на консультацию… Ходила и к целителям, и к колдунам, и к каким-то жутким бабкам, которые советовали мне делать кошмарные вещи… И я их делала, Камилла, делала, не задумываясь. Приносила в полнолуние в жертву овечек и пила их кровь, глотала… Нет, не могу… Это было чистое варварство, поверь мне на слово… Прошлый век… Обо мне говорили, что я «помечена»… А сколько было паломничеств… Каждый год я ездила в Блан и совала палец в дырку святого Женитура, а потом отправлялась в Гаржилес — потереть пальцем изображение святого Грелюшона… Смеешься?
— Не имена, а чистая умора…
— Подожди, это еще не все… Необходимо было поднести в дар святому Гренуйяру из Прейи ex-voto[50] — маленького воскового младенчика…
— Гренуйяру?
— Ну да! Боже, до чего они были хороши, мои восковые детки… Настоящие пупсики… Разве что не говорили… А потом — я давно потеряла надежду и смирилась — это случилось… Я забеременела… Мне было хорошо за тридцать… Ты вряд ли поймешь, но я уже тогда состарилась. Так появилась Надин, мать Франка… Как мы с ней тетешкались, как баловали эту девочку… Как королеву. Мы сами ее испортили. Слишком сильно любили… Или неправильно любили… Спускали ей все капризы… Все, кроме последнего… Я отказалась дать ей денег на аборт… Я не могла, понимаешь? Не могла. Я слишком много выстрадала. Дело было не в религии, не в морали, не в пересудах соседей, а в ярости. Я задыхалась от ярости. Я бы скорее убила ее, чем помогла выскоблить живот… Неужели… Неужели я была не права? Ответь мне. Сколько жизней я испортила? Сколько страданий причинила? Сколько…
— Тихо, тихо, тихо…
Камилла погладила ее по ноге.
— Тихо…
— Ну так вот, она… Она родила этого малыша и оставила его мне… «Вот, — сказала она, — ты его хотела — так получай! Довольна?»
Полетта закрыла глаза.
— Теперь ты довольна? — повторяла она, собирая чемодан. — Теперь довольна? Как можно говорить подобное? И разве возможно такое забыть? Скажи мне. Ответь… Она оставила мальчика с нами, а несколько месяцев спустя вернулась и забрала его, а потом снова привезла сюда. Казалось, все мы сходим с ума. Особенно Морис, мой муж… Думаю, она довела своего отца… Она возвращалась еще раз — чтобы забрать малыша, потом приезжала за деньгами — якобы на сына! — и сбежала среди ночи, «забыв» его у нас. Однажды — это стало последней каплей — она заявилась к нам как ни в чем не бывало, и Морис встретил ее на пороге с ружьем в руках. «Видеть тебя больше не желаю, шлюха несчастная! — кричал он. — Нам стыдно за тебя, ты не заслуживаешь этого малыша. И ты его больше не увидишь. Ни сегодня, ни потом. Давай вали отсюда. Оставь нас в покое». Камилла… Это ведь была моя девочка… Девочка, которую я ждала десять долгих лет… Девочка, которую я обожала. Обожала… Боже, как же я любила вытирать ей мордочку после еды… Как я ее облизывала… Мы дали этой малышке все. Все! Самые красивые платья. Каникулы у моря и в горах, лучшие школы… Все, что было хорошего в нас, мы отдали ей. События, о которых я тебе рассказываю, происходили в маленькой деревушке… Она уехала, но все, кто знал ее с детства и прятался за ставнями, наблюдая за спектаклем, который устроил Морис… они-то остались. И я продолжала встречаться с ними каждый день… Это было… Бесчеловечно… Сущий ад. Участие добрых соседей — худшее, что есть на этом свете… Одни говорят: «Мы молимся за вас…» А сами хотят узнать пикантные подробности. Другие спаивают твоего мужа, приговаривая: «Мы и сами поступили бы точно так же, черт побери!» Мне много раз хотелось их прибить, клянусь тебе… Жалела, что у меня нет атомной бомбы!
Она засмеялась.
— Что было дальше? Он остался с нами. И ни у кого ничего не просил… Мы любили его. Как умели… Возможно, иногда мы даже проявляли излишнюю строгость… Не хотели повторять прежних ошибок… Послушай, тебе не стыдно рисовать меня вот в таком виде?
— Нет.
— Ты права. Стыд — бесполезное чувство… Пользы он человеку не приносит — разве что окружающих может потешить. Насладившись твоим стыдом, они возвращаются домой, закрывают ставни, надевают тапочки и переглядываются, самодовольно улыбаясь. В их семьях, уж конечно, ничего подобного произойти не может! Послушай, детка… Успокой меня. Надеюсь, ты не рисуешь меня со стаканом в руке?
— Нет, — улыбнулась Камилла.
Они помолчали.
— Но потом ведь все наладилось…
— С малышом? Да… Он хороший мальчик… Способен на глупости, но открытый, смелый. Он проводил время со мной, на кухне, или с дедом — в саду… А еще они часто ходили на рыбалку… Характер у моего внука был не сахар, но рос он как все дети… Жить с двумя стариками, которые давно утратили охоту говорить друг с другом, было не слишком весело, но… Мы делали все, что было в наших силах… Играли с ним… Сохраняли всех народившихся котят… Возили его в город… Водили в кино… Давали деньги на футбольные наклейки, покупали новые велосипеды… Знаешь, он ведь хорошо учился в школе… О, первым учеником он, конечно, не был, но старался… А потом она снова вернулась, и мы вдруг подумали: будет хорошо, если он уедет… Ведь даже такая странная мать лучше, чем вообще никакой… И потом у него был бы отец и младший брат и что это не жизнь — расти в умирающей деревне, а в городе он сможет учиться в хорошей школе… Но мы снова ошиблись… Попали впросак. По неопытности. Как безмозглые идиоты… Продолжение тебе известно: она разбила ему сердце и посадила в поезд «Париж — Тулуза», отходивший в 16.12…
