никогда не съедала больше, чем требовалось для поддержания жизни в теле, и постоянно, куда бы ни ехала, возила с собой одежду, пропитанную кровью мужа, «посвятив остаток жизни неутолимой печали» и, как можно предположить, такой же неутолимой ненависти к Нерону.
Затем император послал сенату письмо, утверждая, что Сулла и Плавт – и это доказано – были изменниками, и заметив, какое это страшное бремя – поддерживать мир и покой в империи. После этого сенат удалил имена обоих из своего почетного списка, объявил общенародный день благодарения по случаю избавления Нерона от опасности и организовал большую процессию, прошедшую по улицам Рима в ознаменование радости по причине избавления от таких непокорных «персонажей». Тацит, конечно, пишет, что все это было просто издевательством, но кажется, опасность была вполне реальной, поскольку в течение какого-то времени встревоженные государственные мужи взволнованно обсуждали вероятность гражданской войны и опасность, которую она могла нести их жизни в случае, если они поставят не на ту лошадь.
Тигеллин, после того как он помог Нерону задушить оба восстания в зародыше, быстро оттеснил своего коллегу Фения Руфа на задний план и сделался незаменим для императора. По-видимому, он внушал своему хозяину, что решительные жесткие действия подобного рода являются обязанностью правителя. Вскоре убедил императора, что трон окружен ползучими угрозами и что для управления такой огромной империей нужна твердая рука. Конечно, хорошо щадить человеческие жизни и быть мягким, каким он был при Сенеке и Бурре, но это далеко не все. Нужно, чтобы тебя боялись.
На тот момент новая роль тирана, пожалуй, даже привлекала Нерона. Возможно, Поппея говорила ему, что он слишком мягок, слишком безволен, в особенности если речь идет о разводе с Октавией. Нерон и сам задавался вопросом, почему он не разведется с ней и не женится на женщине, которую любит. Разве он не хозяин мира, который может делать все, что пожелает? Его подданные должны понять, что, хотя он артист и ненавидит кровопролитие, с ним нельзя шутить. Тигеллин прав: императора должны не только любить, но и бояться. Для Нерона это была новая концепция его власти и его самого. И хотя он так и не смог достичь своего безжалостного идеала и вскоре снова соскользнул на путь милосердия, в тот момент именно этот идеал будоражил его сердце. Нужно более серьезно приглядеться к личной жизни Октавии, сказал он себе, и, если обнаружатся какие-нибудь признаки измены, он оставит ее.
Тигеллин при активной помощи Поппеи сразу же предпринял тайное расследование, но результат этих изысканий оказался сюрпризом для всех заинтересованных сторон. С точки зрения нравственности Октавия всегда считалась выше любых подозрений. Но теперь одна из ее приближенных сообщила, что у императрицы есть любовник – египтянин-флейтист по имени Эвкер, и что она даже забеременела от него, но ей удалось спровоцировать выкидыш. Узнав об этом, Тигеллин организовал перекрестный допрос всех ее приближенных, а некоторых из них подверг настоящим пыткам. Одна из жертв, некая Пифия, к которой были применены пытки, плюнула ему в лицо и произнесла фразу, ставшую знаменитой в римской истории. К сожалению, в силу гораздо большей деликатности современных нравов, ее невозможно повторить буквально, но смысл следующий: «Тело моей госпожи намного чище, чем твой рот, Тигеллин!»
Наступил апрель 62 года, но доказательств против Октавии было недостаточно, чтобы что-то предпринять, и Нерон, перед тем как уехать на лето из Рима, велел прекратить расследование. Поппея была в отчаянии. Молодость уходила, а свадьба была далека, как никогда. Однако теперь, словно услышав ее мольбы, в дело вмешалась природа. В первые дни мая она окончательно убедилась, что у нее будет ребенок. Едва узнав об этом, Нерон отбросил всякую осторожность и в безумном возбуждении приготовился развестись с Октавией, но на основании не ее проблематичной неверности, в которой он едва ли мог ее обвинить, а более мягкого обвинения в бездетности, которое не несло с собой морального клейма. Мыль о том, что он скоро станет отцом, приводила Нерона в восторг. Он давно мечтал о сыне и наследнике и, возможно, уже начинал думать, что с ним что-то не так, поскольку ни Октавия, ни Акта, ни Поппея, ни другие женщины, с которыми у него были подобные отношения, ни разу не забеременели.
Тигеллин и большинство его приближенных стояли за развод. Вероятно, они говорили ему, что, если Октавия станет противиться, ее можно вполне законно отправить в ссылку или казнить за предательство, поскольку она не скрывала свою неукротимую ненависть к Нерону и зашла так далеко, что угрожала убить его. Однако Сенека был против этого плана. Он опасался того, как это может повлиять на общественное мнение. Его вообще тревожила эта новая импульсивность и суровость Нерона. Он был потрясен практически одновременной казнью Суллы и Плавта и не узнавал этого нового Нерона, так сильно отличавшегося от того нежного юноши, наставником которого он когда-то был. Философ не мог понять, что с ним произошло.
И все же то, что произошло, было совершенно очевидно. Нерон обнаружил, что советы Тигеллина позволяют более эффективно разгонять грозовые тучи над его головой, чем советы Сенеки и Бурра. Его раздражали повторяющиеся из раза в раз слухи о восстании против него, и он увидел, что решительные меры, за которые выступал Тигеллин, гораздо лучше устраняют угрозу, чем его прежнее милосердие. Более того, они вызывают аплодисменты Поппеи. Его приятно удивило, когда он увидел в ее глазах восхищение, то самое, которым женщины веками подталкивали мужчин совершать жестокости. Его поразило, что те слои общества, которые выступали против него, после казни Суллы и Плавта спешили продемонстрировать свою лояльность и внезапно перестали оказывать любезности Октавии. Впервые с начала своего правления Нерон осознал свою власть и важность всеобщего страха перед ним для поддержания этой власти. Он решил, что больше никогда не позволит, чтобы измена оставалась безнаказанной и слухи о ней тревожили его ум. Отныне он будет действовать быстро и безжалостно. Теперь он должен не только думать о себе, но и защищать Поппею и ее нерожденного ребенка.
Сенека обсуждал с ним все эти вопросы, и в трагедии «Октавия» есть их разговор, который мы можем привести здесь, поскольку, как уже было указано, эта драма, по-видимому, основана на воспоминаниях Сенеки, что говорилось и делалось в действительности.
Философ умолял Нерона не усердствовать в исполнении роли тирана, а передавать все дела на рассмотрение судов. На это император ответил: «Не зная страха, справедливым быть легко» – замечание, вскрывающее корень проблемы.
Сенека: «Но есть от страха средство: милосердие».
