могла быть местом, где он не возражал провести осень своей жизни, но крайне маловероятно, чтобы он добровольно согласился на позорное изгнание и «исключительное отвращение к нему» со стороны императора, как нас уверяет Тацит. И все ради того, чтобы Октавии можно было предъявить сфабрикованное обвинение в неверности, особенно учитывая, что Нерону, чтобы отдать ее под суд, с лихвой хватало обвинения в предательстве и подстрекательстве флота к мятежу.
Суть этого злополучного происшествия слишком очевидна. Октавия, будучи дочерью страстной Мессалины и, судя по всему, имевшая свои проблемы с головой, вовсе не была непорочной добродетельной женщиной, какой ее описывают те, кто идеализировал ее память, чтобы опорочить Нерона. Находясь в состоянии крайней озлобленности и страха, она оказалась под стражей своего старого друга Аницета и неизбежно должна была использовать те методы, которыми, как она знала, ее мать Мессалина, ее мачеха Агриппина и многие другие дамы из императорского дома пользовались, чтобы добиться своих целей. Октавия знала, что на ее стороне половина Рима. Если бы ей удалось убедить Аницета присоединиться к ней, она могла бы надеяться свергнуть Нерона. Но даже если бы это не удалось, то, пользуясь его властью как командующего флотом, она могла бы сделать свою жизнь на острове Пандатария куда более комфортной, чем без нее. Поэтому уговорила его пообедать и выпить с ней и, воодушевленная отчаянной надеждой, обольстила его, заключив в свои дрожащие объятия. А когда Аницет, выполняя свой долг, докладывал Нерону о ее словесных попытках завоевать его поддержку, ему ничего не оставалось, как сообщить и о ее действиях и тем самым, не желая того, обвинить самого себя, после чего на его глазах Нерон внезапно превратился в ревнивого блюстителя чести императорского дома.
Сразу же после этого Нерон издал эдикт, где утверждалось, что, хотя он развелся с Октавией по причине ее бесплодия, ему стало известно, что однажды – полагаю, в то время, когда он отсутствовал, – она обнаружила, что беременна от любовника – очевидно, имелся в виду флейтист-египтянин, – и сделала все необходимое, чтобы прервать беременность. И вот теперь она совратила Аницета в надежде втянуть флот в заговор против трона. В тот же день, 7 июня, Нерон отправил к Октавии гонцов, чтобы сообщить, как до этого сообщили ее матери Мессалине, что смерть – единственный способ избежать позора и что, будучи женой императора, уличенной в прелюбодеянии и в попытке организовать заговор, ей пристало расстаться с жизнью традиционным способом, то есть совершив самоубийство.
Гонцы прибыли на остров 9 июня. Когда они сказали Октавии, что она должна покончить с собой, она стала кричать, что больше не жена Нерона, а всего лишь его сестра и потому не может быть обвинена в неверности – аргумент, подтверждающий ее вину. Она взывала к духу Германика, умоляя спасти ее, потом обратилась к Агриппине: «Если бы ты была жива, ты, наверное, превратила бы мою супружескую жизнь в сплошное страдание, но ты не обрекла бы меня на смерть». Потом, не обращая внимания на ее вопли, Октавию заставили лечь, и доктор вскрыл ей вены, а чтобы она не пыталась сопротивляться или вставать, ее связали по рукам и ногам. Однако, пребывая в полуобморочном состоянии, Октавия так похолодела, что кровотечение замедлилось, и, как было принято в подобных случаях, ее перенесли в баню и уложили в парной, где жар и нехватка воздуха ускорили ее смерть. Потом, согласно страшному обычаю того времени, у нее отрезали голову, и гонцы отвезли ее в Рим. Голову показали Поппее, которая, хотя была женщиной, не возражала против того, чтобы увидеть отрезанную голову своей соперницы. Но Нерон не захотел смотреть на нее. Сенат, как обычно, послал свои поздравления, и в храмах прошли благодарственные обряды в честь спасения императора и предупреждения зарождавшегося восстания. Однако люди роптали, и популярность Нерона, до этих событий не подвергавшаяся сомнению, на время сильно упала.
Вскоре после этого умер Паллас, когда-то бывший любовником Агриппины и самым могущественным человеком в империи, и, конечно, поползли слухи, что его отравил Нерон. Однако эти обвинения не имеют под собой никаких оснований. Кроме того, некоторые считали, что примерно в это же время он отравил еще и своего вольноотпущенника и секретаря Дорифора, поскольку тот не одобрял женитьбу своего хозяина на Поппее. Но с учетом медицинского невежества тех времен подобные обвинения можно рассматривать только как определенную тенденцию общественного мнения. Светоний, как можно заметить, утверждает, что этот Дорифор был старшим партнером Нерона в его юношеских гомосексуальных экспериментах, и описывает подтверждающий это случай. Впрочем, Светоний – большой любитель подобных историй, и сказать можно только одно: если эти слухи верны, то порция яда могла быть единственным подходящим подарком от того, кто с тех пор давно вырос нормальным мужчиной и любовником.
Ребенок Поппеи родился 21 января 63 года в фамильном владении Агенобарбов в Антиуме – доме, в котором впервые увидел свет сам император. В то время Нерону едва исполнилось двадцать пять, а Поппее было почти тридцать два года. Это была девочка, названная Клавдией в честь дома Клавдиев, к которому принадлежал Нерон как внук Германика и приемный сын Клавдия. Император, судя по всему, ни в малейшей степени не был разочарован, что родился не мальчик. Тацит пишет, что его радость и восторг превосходили все, что когда-либо испытывал человек. Он практически потерял голову от счастья и присвоил титул Августа одновременно и матери, и ребенку, приказал начать строительство храма плодородия, заказал у ювелиров два изображения Фортуны – богини, особенно тесно связанной с Антиумом, – которые должны были поместить на троне Юпитера Капитолийского, учредил игры и состязания в честь семейств Клавдиев и Агенобарбов и так далее. Сенат, который своими молитвами и обетами уже призывал покровительство богов на лоно Поппеи, приехал в Антиум в полном составе, чтобы выразить свои поздравления, и повсюду начались торжества и праздники.
Однако две недели спустя, 5 февраля, в Кампании произошла катастрофа, которая, как казалось, предвещала беды императорскому дому. Мощное землетрясение частично уничтожило города Помпею и Геркуланум, повредило виллу Нерона в Байе и, возможно, ощущалось даже в Антиуме. Это, конечно, были не те толчки, которые окончательно разрушили эти города через 16 лет, в 79 году, но они были достаточно сильными, чтобы погрузить в уныние всю страну. Примерно в это же время в амфитеатре, построенном Нероном для проведения неронии, случился пожар, и он выгорел до основания, а стоявшая там металлическая статуя императора расплавилась и превратилась в бесформенную массу. Вскоре после этого пришло
