ПРИЗРАК
Казалось — не брит был, а вправду — непризнани беден диковинно: от пиджакапотертого и — до потери отчизны,почти до потери души… Под жукабрюзжал и, назойливый, злясь и тревожась,и чувствуя: больше так вчуже-невмочь,он рос, до рассвета блуждая, до дрожи, —как дождь взбудоражив бессонницей ночь.Рассвет начинался простыми стихами,в которых он жил на ходу — невпопад —и слушал эпохи глухое дыханье —как мокрые окна открыто храпят.Душа незаметно терялась: взаменей стихи изо рта выходили, как пар. —Там холодно было, где в недоуменьии вслух — сам с собой разговаривал парк.— Как заспанно время, и, люди, теперь вамуже не увидеть за тяжестью век —он мается в мае, дыша двадцать первым,иль воздух его — восемнадцатый век.— Он, может быть, был бы тогда Калиостро(искусства чудачить не стать занимать),певучий, огромный, блуждающий остров,— о, певчая жизнь! — не пора ли устать?..Что делать, — какой небывалою силойвернуть ему мир ваш, как детство, как миф.Как пусто еще, как заря исказилачерты его, до крови рот закусив…И с солнцем, осунувшись — в синей молочнойпострочной невнятицей грудь утолив, —заоблачный, легши и, верно, заочныйплыл призрак наверх, — машинально, как лифт.
«Скит». I. 1933
MOMENT MUSICAL[101]
В. Н. О-вой
Застенчивость (как голос за стеной,пониженный от нежности и страхабыть обнаруженным), но взгляд: стальнойи клятвенный… О, сладостней, чем бархат,когда сползает с белого плеча,струясь и ластясь, медленно прохлада,и, звонкой ласточкою трепеща,над шлейфом флейта вьется между складок.И музыка сквозь ночь — обнажена.Освобожденный голос, весь снаружи —как взгляд твой клятвенный, расширенный от снаи отрезвляющий, как ужас. Застенчивость: за стенкой. Буквариресниц и снов — мечтателю застенок.— Стенографически (не претворив)бессмертной нежностью записанная тема.
Не ранее мая 1932 г.
СЕРЕНАДА
Ночь в окне отстоялась,рассеяв дремотуобезволенных, настежь распахнутых глаз.А в гостинице негрперелистывал нотыи упрашивал скрипку,чтоб спать улеглась.
Было видно:сверкающий рот на эстраде,изумленно счастливый смычок у плеча.И боясь,что небесную силу растратит,билась музыка,в черных руках трепеща.
Но уже расстилалась по окнам прохлада,в мокром небе цвела,лиловея, сирень.Завоеванный, —голос твоей серенадыдень приветствовал пеньемрассветных сирен.
…От любви,залетевшей к тебе ненароком —словно музыкав сонный измученный мир, —я тебя не берег:так повелено роком —что смычок толькоскрипке желанен и мил.
«Скит». I. 1933
«Листья падали. И каждый самураем…»
Листья падали. И каждый самураем,желтый и сухой, стыл в траве ничком.Дачи шли вдали и тихо замирали, Ночь текла лирическим сверчком.
Сад был звонкой выдумкою Гоцци и, как именинник, оживлен. Облако болтало у колодца о Египте с гибким журавлем.
В озерке сверкали зеркалами — лубочными — лунные лучи. (Сад был в общем вправду), но, как на рекламе летнего курорта, нарочит.
И молниеносно просветленным теломты туда входила с легкостью ведет.Пела и смеялась: ты красив, Отелло…— Мгла кренилась белой яхтой на воде.
Плыл сверчок контролем из глухой таможни,лирикой беспечной трели уснастив.И уже, казалось, было невозможномачты, снасти и мечты снести.
Смерть жила в саду, как в пистолете, миг еще — и хлынет из ствола. Пролетело лето. Шли столетья. Ты, как на эстраде, умерла.
А к рассвету с ним совсем неизъяснимосвязанный и вновь как незнаком,мир был странно скучен (неудачный снимокдач, пронзенных первым сквозняком).
«Скит». II. 1934
БЕССОННИЦА У ОКНА
Ночной квадрат. — Ночной туман в Палермосейчас растет, перерастая грусть.
…Я подымусь, и вздрогну, я — наверно —как лермонтовский парус — испарюсь.Мир на столе еще упорен в спорес полуночью, что плещет и зовет.— Душа сжимается — и мысли в сборе,как экипаж — приветствуя полет.Как бьют часы. И с неба, словно с моря,сейчас прохладой звездною пахнет.…В ночной квадрат, в сияющую прорубь,освободив от призрака окно.Как бьют часы. Как мощно мир утратить,как жест высок! — Божественно скорбя,туман растет. Туман в пустом квадратеперерастает самого себя.
«Розовощекий выбритый восторг…»
Розовощекий выбритый восторгеще не встал и не прочистил горла.Но — дальновидный — чокался востокс зарей, а та кровоподтеки стерлас разбитых стекол. — Жил гудоктаким особенным смятеньем,что изумленный водостоквоспринял эту жизнь, как пенье; и вдруг, совсем сойдя с ума,с крыш расплескав рукоплесканья,забыв, что на дворе зимаи все равно земля — в тумане.
День начался, как всякий день,лечилась скука между строчек.И по обманутой звездешел непредвиденный рабочий.
Нам терпеливый сон врожден.И жизнь текла по водостокамночным и мелочным дождем,и медленной слезой — по стеклам.
И все же: где-то меж ветвейиз рощи брошенной отчизныманифестально соловейпел, как Гомер, о первой жизни.
«Может быть, одолеет…»
Может быть, одолеет.Может быть, обойдет.Может быть, пожалеет.Может быть, и добьет.
Может быть, не измерить,Может быть, не избыть.Может быть, надо верить.Может быть, может быть…
Может быть, только птицы…Может быть, все мертво.Может быть, все простится.Может быть, ничего.
«Скит». IV. 1937
Алла ГОЛОВИНА*
ОСЕНЬЮ
Стелет хвоя повсюду жало,Золотятся в лесу откосы,Это солнце порастерялоЗа июль и за август косы.Кто-то маленький, быстроногийОтпечатал смешные пятки,Где сбежались на склоне дороги.Словно розовые закладки.Укрываясь порой за пнями.Наступая на сыроежки,Прибежали к пушистой ямеВеерами следы-мережки.И сегодня почти что жарко,И пальто волочится даромПод сквозною сосновой аркой,Тонко пахнущей скипидаром.Только вечером белой тиной —И как мертвые змеи долог —Нерасчесанной паутинойРазлетится туманный полог.Одиноким прищурясь глазом,И заброшенней, и короче.Месяц будет тупым алмазомРезать стекла холодной ночи.И за душное злое летоСтанет сразу заменой дикойНеживая березка этаИ колючая ежевика.
Прага Головина Алла. Ночные птицы. Bruxelles, 1990
НОВОГОДНЕЕ ГАДАНЬЕ
