ПОЭТ
Кораллы на нитке,а слово в строке,да оловом жидкимпечаль на щеке.
И Музою избран,и конь твой крылат,но рай твой не прибран,не вымощен ад.
Идет спотыкаясь,и каждый толкнет…Но гордость какая!Походкой в полет.
Пусть голос под шарфом,но молвит ли он —эолова арфа,вериг перезвон.
И крепко зажато,хоть жалит порой,— винтовка солдата —навеки перо.
КОЛЬЦО
От всех начал до всех концови без конца и без начала.Бледнеют лица от венцов,клянется вечность над металлом.Роняет теплый воск свеча,и тускло золото колечек,и белым дымом на плечахфата уборов подвенечных.А белка бьется в колесе —в кольце земных сует, надежды,и, ноги омочив в росе,измявши белые одежды,душа присела на крыльцо,чтоб спеть с тоскою семиструннойо том, как спаяна кольцомее единственная юность.Ах, потеряла я любовь,ах, потеряла я колечко!В крещенский вечер стынет кровь,гудит затопленная печка.и не мигая ты глядишьв круг золотого предсказанья, —колдует над стаканом тишь,и в дверь стучится обещанье.Но все мутней вода в кругах,стакан дрожит от бури темной,ты видишь, отгоняя страх:тяжеловесным и огромнымкольцом навеки скован свет,кольцом экватора. И гибель,шагая за судьбою вслед,нам возвращает перстень в рыбе.Но кольца на груди бойцовкольчугой против стали острой, —тут обручальное кольцо,тут перстни графа Калиостро.И все же смерть, — глухой гонец,чудесный символ презирая,найдет и подчеркнет конецмежду тобой, землей и раем.
«Над фитилями билось пламя…»
Над фитилями билось пламя;шла, застревая в колеях,весна неверными шагамичерез игорные поля.Цвели трефовые созвездья,как розы. Росчерком мелковкабалистически возмездьенавек слепило игроков.И вздох, задержанный экстазом,внезапно всхлипывал, как крик;судьба мигала черным глазом,судьба-цыганка, дама пик.И ждало замершее телопоследней ставки. Ночь текла,Тринадцать карт на стол летело,как звон разбитого стекла.И в сердце, в туз червоной масти,бубновая вонзалась грань,сквозь боль, распахнутую настежь,в упор, на гибель шла игра.Дрожали карточные стены;ночной сменяя караул,заря входила в зал надменно,и, опрокидывая стул,ты слышал приговор суровый,приказ двойного короля,чтоб жизнь отыгранную сноваты нес в суконные поля.
«Скит». II. 1934
«Сжимала все упорней тьма…»
Сжимала все упорней тьма,как в мертвой хватке, злую челюсть,и было время как тюрьма,и, поднимая легкий шелест,сгорали звезды, и нагартуманом сыпался на плечи,на гуттаперчевых ногахв дверях покачивался вечер.И бились, бились об углывещей, расставленных когда-то,тоска, восставшая из мглы,и полы старого халата.Пугала белая кровать,и душный сумрак щерил зубы,а сердце верило опять,что слышит ангельские трубы.Мертворожденные мечты,как тень, сгибаясь, забегали,вели за город, за пустырь,за очарованные дали.Пустое тело, став смелей,с землей готовилось проститься,чтобы под шелест тополейблеснуть над городом зарницей.Все возвращалось, все опятьсамо собой к тому же дому,и снова — стены и кровать,как вкус щекочущих оскомин.И плоть, сожженную дотла,как платье бросивши на стулья,так уходила, так ушланочь на двадцатое июля.
«Меч». 18.IV.1936
КИШИНЕВ
Проклятый город Кишинев.
Пушкин
Лошадям и извозчикам снятсяХруст овса и прохладный трактир.Небо — мелко, кистями акаций.Разрисованный кашемир.
На базаре под градом наречийПомидоров краснеют ряды,И в пыли — потерявшие плечи.Желтоватые головы дынь.
Духота наступает на город,Стороной кукурузных полей,Вечер рдеет над старым собором,Над молчаньем зачахших аллей.
И поэт покидает свой цоколь;Не касаясь земли башмаком,Он идет, как всегда, одинокий,Горевать в губернаторский дом.
И в змеином, зеленом объятьиВиноградников и садовОт бессильных и давних проклятийЗадыхается Кишинев.
«Меч». 8.XI. 1936
«Город терялся, кружился и плыл…»
Город терялся, кружился и плыл,гребни тумана смывали костелы.Я возникала, мой зов был уныл,тело мое становилось тяжелым.Я возникала, росла и ждала,я обольщалась печально и сладко…Дни уходили сквозь сны и дела,чередовались и клали закладку.Жизнь вырастала. Мой дом был готов.Дом ли? Готов ли? Не знаю, быть может.Счастье идет без приветственных слов,счастье мое, равнодушный прохожий.Я обольщаюсь, а мир не готов,я лишь рассеянно множу потери;над неподатливой стопкой листовсердце трепещет в тисках суеверий.Дни. Но ржавеет мой песенный плуг.Как временами мой голос томится!Дом покидает приснившийся друг,исподволь русая прядь серебрится.
«Скит». IV. 1937
«Дни тяжелы, как груз аэростата…»
Дни тяжелы, как груз аэростата,мешки с песком, — песок зыбучих слов,Сдавайся, сердце, ты уже распятовскипевшим гневом темных городов.Как бьешься ты! И радости не слышишь —гудит простор и ждет возмездья кровь.И с каждым днем беспомощней и тишевзывающая в радио любовь.Зла и бедна прославленная юность;морщины жгут сухую кожу лба,молчат и рвутся и ржавеют струны…Встань, безработная судьба!Встань под окном и протяни фуражку…Гармошка, пой о счастье мостовом!За что нам — юность? Месть или оттяжка?Пой, громче пой! Пусть все летит как дым,Голодный взгляд прожектором на ордыспесивых звезд и выше, выше — в твердь!Любимая! Одно осталось — гордость.Любимая! Одно не выдаст…
«Скит». IV. 1937
БОРИСУ ПОПЛАВСКОМУ
Ветер слабо форточкой стучал,шестьдесят свечей не освещали,ни призыв, ни имя не звучали,тень свернулась кошкой у плеча.А корабль качался в темноте.Ты и жизнь легко взошли по сходням,ты и жизнь напомнили сегоднясказкой очарованных детей.Провожающие! Вытрите глаза!Это море ласковее суши.На диванном вылинявшем плюшеты молчишь. Над мачтами гроза.В долгом плаванье теряются глаза.Крикни же! Потусторонний берег!Сбросив флаг, душа взлетит, как пери,и стихи помогут ей тогдапозабыть, как скучно было дома,позабыть, как мучился поэт.Вас двоих, избавленных от бед,встретит настоящая Мадонна.
«Меч». 8.X.1938
НАСЛЕДСТВО
У девочки огромные глаза,прозрачная и тоненькая кожа.Проказница, шалунья, стрекоза.Она, бесспорно, на отца похожа.
Из платьицев поношенных своих,все торопясь, мгновенно вырастает,и скоро будет тесен ей мой стих,и этот дом, и наша жизнь простая.
Я, по ночам приданное копя,перекалю любовь в стихотворенья.Есть в завещании, наследница моя,недвижимая нежность отречений…
И вновь гремит, гремит судьба моя,и снова свет давно сгоревших молний.По сундукам раскидываю яВсе, что самой не удалось исполнить.
Я бережно припрячу кружевавсех лучших песен, ангельского пеньяпрочные, столетние словаславянского произношенья.
А наверху, как нищую суму,я положу растраченную душу,но знаю я, твои глаза поймут,и все услышат маленькие уши.
«Современные записки». 1939. Т. 69.
«Был твой предок монголом раскосым…»
