и потянулся за своей палкой. – Вы слышали, как эта дама сформулировала свой вопрос? Как она выставила всех, кто ставит строительство плотины под сомнение, кучкой идиотов, верящих в заговоры?
Я не была уверена, что слышала именно это, но ведь я слушала ее не очень внимательно.
Отец тяжело поднялся на ноги:
– Вот в чем все дело. Все средства массовой информации у Уорда в кармане, и он использует их ресурсы, чтобы заткнуть всем несогласным рты еще до того, как начнется спор.
Мне стало не по себе. Здесь, в Эбердине, отец мотался на своем грузовичке по соседям, прилагая все силы к тому, чтобы выработать единую стратегию действий и убедить жителей нашего города бороться вместе с ним. Но все это не могло сравниться с воздействием на умы, которое непременно будет иметь эта телепрограмма.
Мама пошарила по кровати в поисках пульта:
– Ну же, ляг обратно в постель. Я выключу этот телевизор, а мы с Кили посмотрим эту передачу в гостиной. Тебе надо еще поспать.
– Со мной все в порядке, – заявил отец. – Мне все равно пора вставать.
На экране отец Элизы прочистил горло.
– Не мое дело заниматься домыслами и строить догадки по этому поводу. Я могу сказать одно: мы считаем, что с нами обошлись справедливо.
– В этом я как раз сомневаюсь, – пробормотал отец, подходя к своему комоду.
Я прикусила губу. Элиза просила нас не болтать о том, на какую сумму отступного согласилась ее семья, но я, не раздумывая, решила, что если я расскажу все моим родителям, это будет правильно.
– Хмм… – начала я, – Элиза сказала, что они получили пятьсот тысяч долларов.
Мама резко повернула ко мне голову:
– Ты шутишь.
– Нет, не шучу. Ведь они потеряли абсолютно все. И у них был хороший дом. Но все равно разве это не сумасшедшая куча денег?
Отец стоял к нам спиной, и я не видела, как он воспринял мою новость. Но он, ни секунды не промедлив, сказал:
– Этого нам бы не хватило, чтобы переехать на жительство в другой город. Даже близко бы не хватило.
Когда он это сказал, мама, сидя с рассеянным видом и моргая через каждые несколько секунд, снова перевела взгляд на телевизор.
После информационной программы последовал прогноз погоды.
* * *
Церковь Богоматери Ангелов, одна из нескольких церквей в нашем городе, организовала сбор вещей для наиболее нуждающихся семей. Я была рада возможности хоть что-то сделать для тех, кто оказался в еще более худшем положении.
К тому же я считала, что раздача пожертвований поможет делу, которое затеял мой отец. Если люди будут чувствовать себя комфортно, если у них будет все что нужно, они решат остаться в Эбердине и сражаться вместе с моим отцом против плана губернатора.
Я взобралась на наш чердак и принялась собирать одеяла и простыни, принадлежавшие еще моим бабушке и дедушке, и другие полезные вещи, которые могут пригодиться людям. Здесь же, на чердаке, я наткнулась на несколько коробок, в которых были сложены мои старые игрушки, книжки и одежда. Одежду было легко отдать тем, кто в ней нуждался, но, как ни странно, с некоторыми игрушками и книжками мне было расстаться труднее.
Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из нуждающихся спрашивал именно об игрушках и книгах, но я понимала, что, когда ты потерял все, ты нуждаешься тоже во всем. Я вынула из коробки с игрушками маленькую плюшевую медведицу, которую я назвала Розочкой, потому что ее лапки были сшиты вместе и она сжимала в них маленький цветок – розу. Она была такая мягкая, такая милая. Папа купил мне Розочку, когда мне было пять лет и мне только что вырезали гланды. Он выбрал ее для меня в больничном магазине подарков, и я помню, как он зашел в палату в своей запачканной рабочей одежде, держа в руках игрушку. Он выглядел таким испуганным и отчаянно желал, чтобы со мной все было хорошо. Папа чуть было не забыл отдать мне свой подарок, и маме пришлось напомнить ему: «О! Посмотри-ка! Что это там в руках у папы?» Внутри короткого хвостика Розочки была вшита погремушка, но мне не было никакого дела до того, что из-за этого можно было подумать, будто игрушка годится только для младенцев.
Я тут же прижала плюшевую медведицу к груди. Она утонула в моих объятиях.
Было глупо цепляться за эту маленькую плюшевую медведицу, особенно теперь, когда многие дети потеряли все свои игрушки и могли бы оценить мою Розочку по достоинству. Розочка была для меня большим утешением после операции, даже большим, чем мороженое, которым меня тогда кормили, и мне нравилась мысль о том, что теперь ее отдадут какому-нибудь другому малышу и она его утешит. Но мне все равно нелегко было положить мою любимую в общий мешок. Те же чувства возникли у меня и по поводу некоторых из моих детских книг, например по поводу экземпляра «Морщинки во времени», которую мама когда-то частенько читала мне перед сном. Я уселась на полу на чердаке и успела прочитать несколько глав, когда от Морган мне пришло сообщение, что она уже едет к нам, чтобы подвезти меня до церкви.
Дома у Морган мы начали печь шоколадные кексы, рассудив, что они тоже смогут поднять нуждающимся настроение. И пока мы их пекли, они точно подняли настроение нам. Мы чуть не подрались за право вылизать миску, в которой готовился шоколадный крем. Я брызнула на подружку каплей жидкого теста, и в отместку она вытерла о мою щеку ложку, испачканную этим тестом. Мы так хохотали, что чуть не описались. После того как кексы остыли и были покрыты глазурью, мы отправились в церковь. Я крепко сжимала блюдо с кексами, поставив его к себе на колени. В каждый кекс была воткнута зубочистка, чтобы их пластиковые обертки не испортили буквы, которыми мы их украсили. Мы положили на наши кексы особенно толстый слой глазури и красной гелевой ручкой написали на каждом по букве, чтобы получилась надпись: «ЭБЕРДИН НАВСЕГДА». Я уже успела здесь проголодаться и стопудово съела бы хоть один кекс, чтобы заморить червячка, если бы не эта надпись.
И было так здорово не вспоминать о плохом, что окружало нас все время. Мы с Морган были полностью сосредоточены друг на друге и говорили только о минувшем вечере и о нас с Джесси.
– Я все никак не могу поверить, что ты поцеловала его первой, Ки.
– Я знаю. – Я хихикнула. – Я тоже не могу в это поверить.
