— В такую погоду очень отчетливо ощущается бессмысленность бытия.
Я вскинула брови, уставившись на задумчиво-меланхоличную Эни. Перевела взгляд на чисто-чистое, голубое-голубое небо. Подставила лицо приятно-прохладному ветерку, так хорошо освежающему в жаркий летний день. Обвела глазами площадь, наполненную сочной зеленью засаженных клумб, веселым гомоном и сверкающими улыбками…
— Прямо-таки бессмысленность… — с сомнением потянула я.
Эни насмешливо фыркнула и выразительно выломила бровь, так и не посмотрев на меня.
— Ты просто мыслишь поверхностно, Фиви. Дождь — к тоске, темные зимние ночи — к раздумьям, летний день — к радости… А между тем в этом залитом солнцем веселье только отчетливее видишь свое одиночество и усталость.
Я проследила за взглядом Эни и уткнулась в спину Мари, идущей впереди под ручку с мистером Айзехом. Она что-то весело-весело щебетала, как птичка, а он слушал так внимательно, будто она ему на все вопросы мироздания отвечала. Улыбался ласково и чуть вопросительно, будто не вполне понимает, на каком языке она разговаривает, но просто рад слышать звуки ее голоса.
Я нахмурилась. Идут себе такие радостные, болтаю, насмотреться друг на дружку не могут. Еще и небо такое беззаботно-голубое, и ветерок им в помощь, чтоб не пропотели, как свиньи, и солнышко их лучами ласкает…
А я одинокий перестарок, от которого даже любовники бегут, не попрощавшись!
И погода вдруг стала не теплой, а душной, и ветерок пыль в глаза нес, и солнце слепило глаза до рези… А все вокруг такие противно-радостные!
— Вот зачем ты это сказала! — поражено покачала головой я, — Такое настроение хорошее было…
Эни согласно цокнула языком.
— Чья-то любовь вот находит ответ, судьба отвечает на самые смелые чаяния, — продолжала страдать Эни, — А кому-то даже полюбоваться еще раз на несбыточную мечту, хоть одним глазком, и то вряд ли посчастливится.
Я промолчала. Последние дни все отчетливей было понятно, что Эни то ли всерьез влюбилась в Виля, то ли придумала себе, что влюбилась в него… Я ставила на второе, но какая, в сущности, разница? Так или иначе, она очень грустила от того, что не видела его с того памятного вечера. Меня при взгляде на ее почти каноничную, списанную со страниц романов, но все еще такую красивую, тоску одолевали темные мысли. Хотелось все так же канонично, как и пристало злодейке ее романа, начать насмехаться и издеваться над ее чувствами к графу, которого она и не знает почти. Про которого она знала только то, что он мой — мой! — любовник. Ну, точнее, бывший любовник, но она-то об этом не знает.
В ее глазах он разве не должен быть моим мужчиной?
Хотя для всех очевидно, что он ничего мне не обещал, так что с чего бы? Да она, в общем-то, и не делала ничего, просто грустила из-за «разлуки» с приглянувшимся ей господином. И все равно меня это жутко бесило!
В первую очередь потому, что я вполне могла представить себе, как легко покориться, будучи мужчиной, этому томному сейчас, но порой горячо вспыхивающему взгляду голубых глаз. Мягкому колыханию молочно-белого бюста при сбитом дыхании. Светлые локоны от природы красиво завивались и отчетливо отливали на солнце золотом. Капризный и упрямый изгиб пухлых губ, тонкие запястья, ее вспыльчивость и чувствительность, походка и мимика… Все в ней было прекрасно.
И я ревновала. Совершенно по-черному. Хотелось ее унизить, растоптать, чтоб даже смотреть в сторону его рыжих кос, за которые так весело дергать, не смела. Чтоб не вспоминала, как уверенно он ведет в танце, как вальяжно приваливается к стене, как насмешливо щурит глаза или по-детски удивленно их распахивает…
Я с трудом себя держала, напоминая раз за разом, что мне не за что на нее наезжать. Виль нравится многим, а любуются им едва ли не все. Прямо как Эни. Ей не залюбоваться тоже сложно. Мари вон отвлекает Айзеха каждый раз, как он хотя бы задумывался о том, чтобы повернуть голову в сторону Эни.
— Кому-то все на блюдечке с золотой каемочкой, — она выразительно посмотрела на Мари, — А у кого-то…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Не хотелось, конечно, мешать Эни наслаждаться ее ролью жертвы… Хотя кому я вру? Хотелось.
— Он будущий герцог, и если не произойдет ничего экстраординарного, ему просто не разрешат на ней жениться. И Мари, твоя младшая сестра, прекрасно это понимает. Что никаких гарантий ей никто дать не может. И что с большой долей вероятности закончит она у разбитого корыта, — припечатала я, — Но, конечно, тот факт, что ты аж целую неделю не виделась с графом Фламменом, гораздо трагичнее.
Эни вспыхнула и обиженно на меня посмотрела. Мелочно, конечно, но приятно. Прямо и солнышко снова показалось вполне себе теплым, а не душным!
— Ну какая же ты змея! Я побольше тебя о Мари знаю и ее мыслях, а тыкать меня лицом в мои чувства, как во что-то стыдное — низко! Я и не питаю никаких надежд…
Ну да, конечно. Не питает она никаких надежд.
— Дело твое, Эни. Твои чувства — твое дело.
На Мари я смотрела почти с восхищением. А Мари, не смотря на то, что лукавила безбожно и дурила Айзеху голову с отчаянием настоящего воина на последней битве, смотрела со вполне искренним восхищением на него. И с такой нехарактерной ей нежностью, почти болезненной, в глазах. Если в чувства Эни я верила с трудом и ставила на то, что Виль просто удобненько влез в сотканный ее юным воображением образ «того самого», то Мари попала серьезно. И, казалось бы, совершенно на ровном месте.
Я бы не поверила, если бы не встречала людей, которые тоже вспыхивали мгновенно и надолго. Был у меня один знакомый. Совсем молоденький тогда еще, только-только выбившийся в статус подающих надежды юноша. Он увидел однажды в приемной нотариуса вдову на десяток лет старше его и пропал. Вот также на нее смотрел, как Мари на Айзеха. Все ему говорили, чтоб не дурил, что она уже старая, что она была замужем, что у нее ребенок и даже наследство от мужа осталось — кот наплакал. Но он только качал головой и повторял: «Эта женщина — моя будущая жена». И женился-таки на ней. И, как ни странно, очень они счастливы.
Его интонации я слышала и в словах Мари о том, что Айзех — ее человек. Будто озарение на них снизошло, и ничего больше не важно. Я много об этом думала последнее время, и на самом деле, у меня тоже такое бывало. Когда я узнала от посетителя постоялого двора — точнее услышала мельком — что хозяин герцогства Сильбербоа опять ищет секретаря, потому что долго у него никто выдюжить не может.
Я ничего не знала про герцога, а случайно подслушанная рекомендация звучала угрожающе, да и с чего бы целому герцогу смотреть на какую-то девицу с сомнительным домашним образованием… Но я точно знала — место секретаря должно быть моим. Я всех смету на своем пути, но стану тем самым секретарем, который у него задержится.
Так что я решила не лезть ни к Мари, ни к Айзеху, а делать то, что и делала раньше — стелить себе солому на случай неприятностей. Я написала Леоне, сестре Айзеха, что он волочится за моей маленькой беззащитной сестричкой и обещает жениться, но что-то я сомневаюсь, что такое возможно, и на душе так неспокойно… Как бы не обидел ненароком. Специально, конечно, не сможет, ведь добрейший души человек!
Конечно, Леона в мои слезливые стенания ни на грош не поверит, а поймет правильно. Что бы там ни было, ее брату простят, и она это понимает, так что письмо она наверняка сохранит, а если повезет, еще и отпишет мне что-нибудь в таком же духе. В крайнем случае, обращусь к герцогу за помощью, хотя очень надеюсь, что до этого не дойдет, и я смогу разобраться со всеми проблемами, если они будут, сама.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Айзех проводил нас до дома, и я в кои-то веки решила быть тактичной. Затолкала Эни в дом поскорее, а сама отошла подальше и стала считать травинки. Прощались они долго.
И закончили, только когда из-за поворота вывернула злая, как оса, Лори. Она с нами гулять не ходила. Она сейчас гуляла ходила только по объявлениям о поисках соискателей. На самом деле, должность я ей могла найти хоть сейчас и довольно приличную. Но решила, что пусть сама немного лбом побьется.
