Ну, знаете, игристое, закуски… Но бог ты мой, кажется, вы сильно нас переплюнули!
– Я не делаю этого каждый год, – говорит Верн скорее утвердительно, чем оправдательно. – В прошлом году, например, особого смысла не было. Тут еще была строительная площадка.
– О-о, – произносит вторая женщина. Теперь, когда она подметила его акцент, ее голос звучит слегка удивленно. – Вы постоянный посетитель?
– Не пропускал открытия фестиваля уже сколько… Двенадцать лет. А вы?
– Более-менее, – говорит женщина. – Но, надо полагать, не такие преданные, как вы. И нам постоянно приходится выманивать Рори из Твикенхема, правда, дорогой?
– Да неужели, – говорит Верн.
Он расправляется с омлетом и переходит к фуа-гра на треугольных тостах с салатом из цикория и эндивия.
– Боюсь, что так, – отвечает мужчина, выпятив подбородок. – Без сомнения, здесь чудесно, но должен сказать – знаю, что это кощунство, – на самом деле я никогда не понимал смысла оперы.
Он говорит это так расслабленно. Говорит так, словно он всю свою долгую жизнь выпячивал челюсть и с полной уверенностью изрекал всякие глупости, а весь мир неизменно отвечал: «Верно подметил, Рори, старина».
– Я и не ожидал, – отвечает Верн, и, поскольку его голос звучит весьма дружелюбно, смысл его слов доходит до собеседников не сразу. Мужчина отворачивается, а его жена заливается краской.
Лучезарно им улыбнувшись, Верн переключает внимание на мягкий паштет и хрусткие, с горчинкой листья салата. Но уверенность Верна, то, как естественно он потерял к ним интерес, вызывает у старого доброго Рори реакцию, как у лабрадора, перевернувшегося пузом вверх. Он вежливо ждет, пока паштет сменит говядина Веллингтон на сервировочном подносе, и, когда официант откупоривает полбутылки «Кларе», откашливается, тихо и подобострастно привлекая к себе внимание.
– Извините, что спрашиваю, но чем вы занимаетесь? – спрашивает он.
– Недвижимость, – отвечает Верн.
– Коммерческая? Мы и сами немного…
– Нет, исторические здания.
Верн облизывает кончики пальцев, вытирает их о салфетку, достает полукруглые очки в золотой оправе и оглядывает соседей. Едва ли это кандидаты на участие в его проекте по возрождению архитектурных ценностей Южного и Восточного Лондона. Они явно прочно засели в каком-нибудь поместье в Литтл Фаддлинге и не собираются оттуда уезжать. Но кто знает, может, в Лондоне живет их отпрыск со страстью к наличникам и какой-нибудь работой в Сити, необходимой, чтобы за все это платить. Империя Верна все еще сосредоточена в Бексфорд-Райз и его аналогах – Кэмберуэлле и Далвиче, но недавно он еще взялся за Спатилфилдс и Шордитч, откуда его клиентам два шага дойти до своих дилинговых центров. Если сложится, следующим будет Боро. Он уже присмотрел полуразрушенный квартал в тени больницы Гая; сплошь черный кирпич и белые подоконники – с помощью его строго рассчитаной сметы и уже отработанного плана из них легко можно сделать конфетку. Он с легкостью сможет выжать из каждого дома по сто тысяч фунтов. А пеший маршрут в Сити оттуда будет пролегать через Лондонский мост. Чайки, крейсер «Белфаст», Тауэр, собор Святого Павла – все будут делать свое дело. Поразительно, до какой степени его предпринимательская модель основывается на перепродаже стерилизованной, туристической версии старого мрачного города его же жителям. Он – гид, он – декоратор. Он архитектурный сводник. Он Мэри, мать ее, Поппинс. Но он не жалуется. Схема работает.
Он выуживает из бумажника визитку и протягивает мужчине. На ней значится «Фэтерстоун Эстейт» и ниже курсивом – «Сохраняем георгианскую столицу». Их отпечатал на ручном прессе один из его основных арендаторов. Чудак настолько серьезно относится к своему георгианскому образу жизни, что чистит персидский ковер чайными листьями и играет на клавесине в настоящем парике. «Гарнитура, разумеется, “баскервиль”, – сказал ему псих, – но вот это вам понравится, мистер Тейлор, изначально заглавная Т…» – «Да-да, конечно», – ответил Верн. Толстая бежевая карточка и чуть кривоватая ручная печать доставляют богачам такое наслаждение, а это единственное, что интересует Верна. И действительно, Рори, этот любитель регби, берет протянутую визитку с таким благоговением, на какое только можно рассчитывать.
– Вы знаете, кажется, я о вас уже слышал, – говорит Рори.
Такие, как он, отмечает Верн, вечно разговаривают таким тоном, словно делают тебе одолжение, даже если в это время заискивают перед тобой.
– О нас писали пару рецензий, – говорит Верн.
– Да-да, что-то было на цветных страницах в приложении совсем недавно.
– «Обзервер».
– Точно. Просто необычайно. Эта фотография парнишки, который не верит в электрическое освещение…
– Да-да, именно эта. Кстати говоря, это он для меня напечатал, – довольно говорит Верн.
– Неужели…
– Ох, дорогой, дай же ты несчастному человеку съесть свой ланч, – вставляет жена Рори с натянутой улыбкой.
– Конечно, простите, пожалуйста. Если вы не против, я оставлю визитку. Видите ли, у нас самих благодаря «Ллойд» выдался весьма неплохой год, и мы, ну знаете, задумались о небольшом pied-à-terre[46], так сказать.
– А мы задумались? – спрашивает его жена, оголив зубы.
– Да. Так что я, возможно, свяжусь с вами!
У Верна рот битком набит кровяным говяжьим филе и слоеным тестом. Не исключено, конечно, что этот приятель один из тех безмозглых выкормышей частной школы, который совершенно ни в чем не смыслит, кроме денег, и что Рори – благодаря то ли везению, то ли опыту – вступил в какой-то из синдикатов «Ллойд», которому повезло не напороться на страховые выплаты от отравления асбестом или разрушения ураганом. Но из того, что слышит Верн, он заключает: поместье в Литтл Фаддлинге кто-то уже случайно проиграл, просто Рори еще не знает об этом. Верн серьезно кивает и глотает еду. Солнце освещает дальние холмы, пестрит на его скатерти и яркими лучами выхватывает на изумрудной траве угрюмые или блистательные фигуры его добычи. Он заканчивает с говядиной и переходит к лимонному муссу, сопровождаемому графинчиком «сотерна». Далее, разумеется, сыры.
Верн взял билет в ложу. С недавних пор обычные сиденья стали ему несколько тесноваты. Да и потом, цель сегодняшнего мероприятия не только презентовать новое здание оперного театра, но и представить премьеру, так почему бы не оценить и то и другое во всей красе? Когда раздается второй звонок, он терпеливо прокладывает себе путь по извилистому коридору, отделанному светлыми деревянными панелями, и находит свою дверь. О да, настоящая услада для глаз. Он купил место в небольшой изысканной секции у вертикальной перегородки, отделяющей другие изысканные секции, – настоящая голубятня богачей, наполненная тихим пощелкиванием и воркованием роскоши. Глубокий амфитеатр с местами для чуть менее состоятельных зрителей круто поднимается вверх, полукруг над полукругом. Будучи строителем – причем строителем, которому приходится иметь дело со всякой стариной и хитрой имитацией старины, Верн наслаждается тем, насколько кричаще новым выглядит все вокруг. Дерево светлое, свежее; золотая краска сияет, только
