меня так, словно не могли поверить. Посмотрели на меня, как на грязь.
– И все всплыло?
– Да. Они забрали Мари, составили заявление об изнасиловании. Я тогда сказала, что накину пальто и поеду с ней, а она сказала, что не надо, и попросила констебля позвонить ее отцу.
– Ох, милая.
– И она так и не вернулась. Переехала жить к отцу. Я позвонила туда узнать, как она и могу ли я с ней поговорить и извиниться, а ее отец ответил: «Ты издеваешься? Ты издеваешься?! Ты думаешь, что после всего этого я тебя к ней подпущу?» Я писала ей письма, но она ни разу не ответила. Когда стало совсем невмоготу, я позвонила, но они сменили номер.
– Ох, милая.
– Я не могу ничего изменить и не могу перестать думать об этом. Просто кручу, и кручу, и кручу в голове. И это просто… а-а-а-а-а-а-а!
– Милая, ты что, бьешься головой? Брось, не надо. Перестань, Анджела. Не надо так.
– А почему нет?
– Потому что тебе надо позаботиться о себе.
– А зачем? Какой смысл? Их нет. Никого нет.
– Да, моя хорошая.
– И я знаю эту ужасную правду о себе.
– Какую?
– Что я та женщина, которая позволила такому произойти с ее дочерью прямо у себя под носом. Я такая. Они все имеют право меня ненавидеть. Я сама себя ненавижу. А теперь и вы меня ненавидите.
– Это не так.
– Так, так. Вас надрессировали быть со всеми милыми, но в глубине души вы тоже меня ненавидите.
– Это не так, милая.
– Тогда должны бы. Я совершила отвратительный поступок.
– Это так, но отвратительный поступок можно совершить и не будучи отвратительным человеком.
– Я понятия не имею, что это вообще значит.
– Ну…
– Слушайте, спасибо вам, конечно, вы были очень добры, но не думаю, что вы можете мне помочь, потому что я не уверена, что вы представляете, что это такое. Никто не представляет. До сви…
– Анджела!
– Что?
– Я представляю. Так уж вышло, что я была на вашем месте. В некотором роде.
– И что же вы сделали?
– Хорошая моя, речь не обо мне, а о тебе. Я просто хочу, чтобы ты знала: ты не одна, ты не единственная, кому приходится жить с чем-то подобным.
– Я вам не верю. Вы это выдумали, чтобы я почувствовала себя лучше.
– Я не выдумываю.
– Если бы не выдумывали, рассказали бы.
– Анджела, этот звонок не для того.
– Я перед вами наизнанку вывернулась. Я рассказала вам о самом ужасном, что делала в жизни.
Пауза.
– Ну, это связано с мужчиной…
– Не может быть…
– Эй, я тебя рассмешила. Не так уж и плохо, скажи?
– Нет, но продолжайте. Пожалуйста. Это и правда помогает.
– Нам не положено.
– Пожалуйста.
Перед Вэл мелькает что-то белое. Отец Тим, второй Самаритянин ночной смены в крипте церкви Святого Спасения, высунулся из-за фанерной перегородки и машет ей листом бумаги. «ВСЕ НОРМАЛЬНО?» – написано на листе фломастером. Немного пораздумав, она кивает. «Точно?» – спрашивает он пантомимой. Она кивает еще раз. Точно.
– Ну ладно, Анджела. Я была замужем за жестоким человеком. Он любил делать людям больно. Не мне. Мужчинам. Другим мужчинам. Он наводил на меня ужас и держал на коротком поводке, но я в каком-то роде его обожала. Он был красив. Глуп, о да, очень глуп и очень страшен, но великолепен. Я знала, что он опасный человек, и пыталась как-то его обуздать, направить его туда, где он не причинит много вреда. Но по большей части я просто пускала все на самотек. А потом в один прекрасный день он убил человека у меня на глазах.
– О господи.
– Ага. А я это не остановила. Обычный безобидный пакистанский студент. У него сломалась машина, и он просто оказался не в то время, не в том месте.
– О господи, это чудовищно.
– Да.
– И что случилось?
– Майк сел за убийство, а я получила шесть месяцев как соучастник.
– Вы были в тюрьме?
– Да.
– Боже мой. Боже. Мой. Вы развелись с ним, когда вышли?
– Нет. Не развелась. Я подумывала об этом, но он внезапно умер в тюрьме. Оказалось, что у него в мозгу была как-то перекручена вена, а потом раз, и его нет. Так что я так ни разу и не сказала ему «нет». Никогда не проводила черту. Поэтому я очень хорошо понимаю твое состояние.
– Вы как… как убийца!
– Ага, почти.
– Не знаю, что сказать.
– Не обязательно говорить что-то, милая.
– …
– Анджела? Ты тут?
– Да.
– Я тебя шокировала?
– Да, немного.
– Хорошая моя, в мире полно людей, которые совершали дурные поступки. Мы ходим друг мимо друга по улице и говорим: «Я самый ужасный человек на свете, меня никто не поймет, я совершенно один», мы все так говорим, и это неправда.
– Как вы справляетесь? Что делаете? Я хочу сказать, что вы производите впечатление человека, у которого все в порядке, который со всем разобрался. Я бы никогда даже не подумала.
– Милая, со мной это случилось много лет назад. Нужно время. Я полагаю, нужно просто продолжать вставать по утрам. Не стоит пытаться почувствовать себя лучше с помощью самообмана. Это не поможет. Будь терпеливой. И не переставай надеяться, хоть сейчас ты и не знаешь, на что именно. И хотя ты уже ничем не поможешь тем, кому причинила боль, нужно хвататься за маленькие возможности проявить доброту. Потому что, будучи доброй ко всем, ты понемножку зажигаешь свет, если понимаешь, о чем я. Жди, надейся и смотри, что будет.
– Энди писал мне и просил навестить его в тюрьме.
– Не надо.
– Не буду. Лучше уж ничего, чем что-то такое, да?
– Именно.
– Вы были очень добры. Спасибо.
– Не за что. Анджела, что ты сейчас собираешься делать?
– Пойду спать. А вы?
– Надо полагать, высморкаюсь и приму следующий звонок.
– Доброй ночи.
– Доброй ночи, Анджела.
Разумеется, есть еще звонки. Китайский студент из Гонконга, не спавший три ночи к ряду от волнения перед экзаменами. Решение: иди спать. И предрассветный пример классического дятла, решившего обратиться в службу доверия. («Убирай свои носовые платки, дорогой, мы же тут не для этого. Я сейчас повешу трубку, но помни, что ты всегда можешь снова к нам обратиться, если тебя на самом деле что-то будет сильно беспокоить. Счастливо!»)
В семь прибывает новая партия волонтеров, и, пока свет взбирается по серому небу цвета бензина в сторону Дартфорда, а прохладный ветерок гоняет по улице мусор, она садится покурить на ступеньки церкви. Следом выходит отец Тим и устраивается
