От воспоминаний леди Джоанну отвлек голос рыцаря-госпитальера. Привал!
Почти рассвело, отряду необходимо передохнуть и восстановить силы, прежде чем снова пускаться в путь под темным ночным небом, усеянным незнакомыми звездами.
Однако молодой леди показалось, что на сей раз рыцарь выбрал не лучшее место для отдыха — голый склон, усеянный обломками скал. Нигде поблизости ни источника, ни водоема, а тот запас влаги, который они везли с собой в бурдюках, уже почти израсходован.
Джоанна не стала роптать, хотя ее косы были полны песка, а все тело зудело от пота и пыли. Приходилось терпеть, раз уж они всецело вверились этим людям. Могла ли она представить, благородная дама, отправившаяся в путь как принцесса — со свитой, прислугой, воинами охраны, поваром и пажом, — что ей придется спать на голых камнях и мечтать о лишней плошке воды, чтобы вымыть лицо и руки?
Ниже ее достоинства высказывать недовольство тому, кому она обязана свободой, честью и самой жизнью. Даже Обри не жалуется, хотя и меньшие неудобства, будь это в обычное время, могли бы вывести его из себя. Он молчалив, сух, и по-прежнему с его лица не сходит оскорбленное выражение — явно не может простить ей пощечину. Пусть его — так даже легче. Но Пречистая Дева, как они смогут жить вместе дальше?!
От этих мыслей в ее душе снова образовалась сосущая пустота. Джоанна попыталась улечься поудобнее на своей жесткой постели, состоявшей из двух попон и ее собственного плаща, когда позади послышалось ворчание камеристки Годит. Та, сетуя, что приходится трястись в седле ночь напролет, а затем пытаться заснуть под палящим солнцем, укладывалась рядом с госпожой.
Неожиданно Годит проговорила:
— А заметили ли вы, миледи, что рыцарь Мартин д'Анэ, наш спаситель, не сводит с вас глаз?
— Ты и прежде говорила, что его взгляд не таков, как у рыцаря-монаха, принесшего святые обеты. Должно быть, его очаровывает вид измученной дамы в покрытом пылью платье и с много дней немытым лицом.
Годит пропустила насмешку мимо ушей.
— А ведь он, скажу я вам, миледи, дивно хорош собой. Госпитальер! А как по мне — просто привлекательный мужчина. Сколько ни живу, а такого еще не видывала — да простит мне Господь эти греховные речи! Ваш братец Генри тоже хоть куда, но он и вполовину не так хорош, как сэр Мартин. Что скажете, миледи?
— К чему этот вопрос, Годит?
Приподнявшись, служанка по-матерински провела ладонью по волосам своей госпожи.
— Да к тому, что сколько бы ни вилось вокруг вас пригожих молодых рыцарей, сколько бы слухов ни распространяла молва, вы всегда оставались верны вашему капризному супругу. Вы добродетельны, миледи, да только сэр Обри давно заслуживает того, чтобы ему наставили рога.
— Прекрати, Годит! Что бы сказала моя матушка, услышав такие речи?
— Ваша матушка приставила меня к вам, когда вы были еще совсем дитя. Несмотря на то, что мой дед Хорса всегда враждовал с лордами из Гронвуда. И уж если леди Милдрэд поручила мне сопровождать вас в дальние края — значит, она верит мне и знает, что, каковы бы ни были мои советы, они не к худу.
Джоанна промолчала. Ей приходилось слышать немало подобных речей, когда стало ясно, и не ей одной, что с их браком с Обри не все ладно. Минуло семь лет, а она так и не смогла зачать и родить ребенка…
Леди Незерби никогда и никому не говорила о том, как редко и неохотно исполняет свой супружеский долг Обри. У него всегда находились причины избегнуть этой обязанности: усталость, дни поста, церковные праздники, да мало ли что еще… Он всегда был строг и сдержан, и она считала, что должна уважать его целомудрие.
Она же… Ей приходилось гасить в себе греховные плотские порывы, а в минуты их редких и кратких соитий Джоанна всячески обуздывала себя, чтобы не поддаться той неистовой силе, которая кипела в ее крови. Со временем она привыкла просто засыпать бок о бок с супругом, без ласк и поцелуев, которых так жаждала поначалу. Это тоже было приятно, а в зимние ночи тепло его большого тела согревало ее.
Лишь в одном Джоанна чувствовала себя обойденной: она, единственная из рода де Шамперов, оставалась бесплодной. Больший позор и вообразить трудно!
Однажды мать попыталась заговорить с ней об этом, но Джоанна вспыхнула, рассердилась, и леди Милдрэд больше не касалась отношений дочери с мужем. Баронесса хотела одного — чтобы ее дитя было счастливо, и ради этого была готова на все. Даже тогда, когда и сам лорд Артур начал разочаровываться в зяте, а их отношения стали натянутыми.
Но Джоанна не теряла надежды, что рано или поздно Господь пошлет им дитя и она тоже познает семейное счастье. Она смирилась со скупостью мужа, с его вздорным и мелочным нравом, с его буйной вспыльчивостью. Ведь она сама сделала свой выбор, что же теперь роптать и гневить небеса? Бывали у них с Обри и хорошие дни: оба любили лошадей, их конюшня считалась одной из лучших в Восточной Англии, они вместе занимались выездкой своих питомцев, сводили жеребцов с матками, следили за приплодом, выставляли двухлеток и трехлеток на торги.
Но и здесь завелась червоточина: Джоанну глубоко огорчил отказ мужа последовать примеру лорда Артура и ежегодно предоставлять часть незербийских скакунов для нужд ордена Храма.
— Эти храмовники и без того присосались, как пиявки, повсюду! Их богатства растут год от года, и я им в этом не помощник, — заявил сэр Обри жене.
— Но ведь они оберегают Святую землю от неверных! — возразила Джоанна. — И мой брат сражается в их рядах. Помогая ордену и Иерусалимскому королевству, мы служим святому делу!
— Иерусалимское королевство слишком далеко, — отмахивался Обри. — А мои родичи сражаются на границе с шотландцами. Уж лучше я еще раз пошлю им долю с выручки от будущих торгов!
Как покорная супруга, Джоанна не возражала. Но в глубине ее души росло возмущение. Она стала все чаще раздражаться, они ссорились, и ей снова и снова приходилось просить прощения. Благо Обри был незлопамятен и отходчив. Да и не осмелился бы он наказать жену в замке, где вся челядь и стража были на ее стороне. Она была урожденной де Шампер, членом одной из самых могущественных семей Восточной Англии, с ней считались, и Джоанне все чаще приходилось вступаться за супруга, когда того попрекали скупостью. Щедрость была одной из главных рыцарских добродетелей, а скупость и стяжательство — свойством торгашеского сословия. Обри не желал жертвовать церкви, не раздавал милостыню неимущим, не жаловал гостей, и стол его был постоянно скуден, словно у монаха-постника.
В конце концов соседи начали объезжать Незерби стороной, да и Джоанну с Обри больше не звали на пиры и празднества. Они жили замкнуто и скромно, выбираясь из своего поместья только на Рождество и Пасху к старшим де Шамперам. Но и там Обри не был желанным гостем, и, осознав это, он отказался даже от этих редких визитов. Запретить поездки жене он не мог, не рискуя окончательно разорвать отношения со знатной родней.
