и не сомневался, что дождется. Пусть простит… если сможет.
С этими словами он вложил письмо в руку Измаила и пошел по коридору. Парень ошарашено смотрел на чуть помятый конверт, на тонкий крестик, а руки дрожали.
— С чего вы решили, что я ему друг? — крикнул он вслед.
Капитан обернулся.
— Я знаю, что ты передашь это письмо. Может не сейчас, потом, но передашь. И еще я знаю, что ты друг. Иначе бы не полез в драку, — спокойно ответил Сашин командир и ушел вниз. Измаил опустился прямо на пол, не сводя глаз с последнего послания Александра. В голове шумело, как иной раз бывало после боя. Сердце гулко билось в груди, а рубашка прилипла к мокрой спине. Он вспотел так, будто бежал несколько километров. Да и усталость была под стать этому…
…И сегодня, в день выписки Ромалы, он привез это письмо, но, увидев Ромалу, отдать не решился. Почему-то ему показалось, что она сойдет с ума, узнав, от кого это послание. Может, позже, когда пройдет какое-то время. Может, через месяц или два. А может, и через год. Время покажет.
Глава 37.
Ромала медленно выздоравливала. Большую часть времени она спала. Доктор, навещающий ее, говорил, что сон для нее — лучшее лекарство. С друзьями по институту она не встречалась. Общалась в основном по телефону. Зато Люся приезжала чуть ли не каждый день. Измаил заглядывал иногда. Но чувствовал себя как будто неловко и почти сразу уходил. Ромала бы и сама от себя ушла, если бы могла. Выглядела она — как правильно бабушка сказала, — что в землю краше кладут. На вид ей было лет сто. Голодовкой она подорвала себе здоровье и в первую очередь желудок. Он весьма избирательно принимал пищу и словно нехотя ее переваривал, причиняя порой сильную боль своей хозяйке.
— А чего ты ждала? — приговаривала Полина Яковлевна. — Сама не ела почти месяц, а теперь хочешь, чтоб всё было нормально?
Ромала ничего не хотела. Того, что ей действительно хотелось, она никогда не получит, а в остальном — есть ли радость?
Однажды приехала Люся с Измаилом и сказала, что Ромалу вызывают в институт к декану.
— Да ведь она на ногах еле стоит? — воскликнула с досады Фаина. — Какой может быть институт?
— Да вы что, думаете, мы не говорили об этом, что ли? — возмутилась Люся. — Да мы раз сто сказали, что она не прогуливает и только-только выписалась из больницы, да толку-то? Деканша, Зверь натуральный, заорала, что поверит, лишь, когда своими глазами увидит. Да я думаю, что она просто завидует Ромалиной славе в институте. Ведь ее дочка — мышь облезлая и всё. Ни чести, ни красоты. Вот она и бесится.
— Мы всё уже продумали. Мы Ромалу хотим ректору показать, чтоб все разговоры вообще разом прекратить. Она успеет, нагонит за лето курс. Да и ректор сам ее увидит, и ему уже никто накляузничать не сможет, — высказался Измаил.
— Так что, Ромка, собирайся, поедем на свидание с дядей ректором. У него сегодня как раз совещание с нашим Зверем. Мы специально узнавали в деканате, в котором часу эта мымра будет у него.
Ромале ничего другого не оставалось, как одеться и поехать в институт. Фаина прямо на падчерице прихватила юбку на пару булавок, чтоб та ненароком не потерялась по дороге. Измаил усадил девушку в машину, Люська плюхнулась на заднее сидение, и они уехали. Ромала могла бы и сама дойти до кабинета ректора, благо он на первом этаже, но Измаил отнес ее к массивной двери на руках.
— Слушай, ты давай отъедайся поскорей, а то весишь меньше, чем моя кошка, — сказал он, усмехнувшись.
— А у тебя кошка, часом, не детеныш снежного барса?
— Нет, бенгальского тигра, — ответил парень с улыбкой.
— Хватит болтать, — шикнула на них Люся, отворив дверь приемной. Она пропала на минуту, а потом выглянула и поманила ребят внутрь.
Ромала присела на край одного из кресел. Друзья остались стоять. Секретарь так смотрела на больную, что та не знала, куда бы отвернуться. Не менее массивная дверь в святая святых института вдруг распахнулась, и на пороге показался ректор.
— О, Милославская! Что это ты позабыла здесь? Или опять на тебя собирается жаловаться какая-нибудь газета? Опять обошла кого-то из титулованных, а? — спросил он, и сам засмеялся над своей шуткой.
— Да нет, Павел Сергеевич, — махнула рукой Люся, — пока всё нормально.
— Ну, слава Богу, хотя твое «пока» меня немного смущает! Так с чем пожаловала? О, Измаил, ты тоже тут?
Ректора уважали и любили за простоту и понимание. Он помнил всех студентов по именам, если однажды знакомился с ними лично. А что уж говорить о звездах института! Карлов Павел Сергеевич был кряжистым мужиком, с простым, как выразилась мать Люси, рязанским лицом и носом «картошкой». На дух не выносил вранья и лентяев. Как с одним, так и с другим боролся в неравной борьбе. Люсю он уже один раз спас, когда она урвала славу какого-то известного в городе журналиста. Ромала никак не могла вспомнить его фамилию, помнила лишь, что она какая-то птичья. Не то Соловьев, не то Стрижев.
— Тогда чему обязан? — тут же посерьезнел ректор.
— Мы пришли по поводу Ромалы, — ответила девушка.
— Что случилось? — вцепившись в Люсю, спросил Павел Сергеевич.
— Да ничего, всё нормально, — выдавив улыбку, ответила Милославская, — да мы привезли ее.
— Где она? Где моя красавица? — воскликнул ректор, окидывая взглядом предбанник приемной, потом выглянул в коридор.
Люсе стало жарко.
— Она здесь, Павел Сергеевич, — тихо ответила она.
Ректор бросил на нее взгляд хищника, а Люся глазами указала на какую-то бабульку в кресле — он только теперь ее заметил. А та смотрела на него потухшими черными глазищами и улыбалась. Вернее, пыталась улыбаться. Она даже поднялась навстречу ректору. В платочке, в широченной юбке до пола, в необъятном свитере, с впавшими щеками и желтой кожей лица — и это Ромала? А та едва стояла на ногах. Хотела поздороваться, но ноги подломились, и ректор подхватил невесомую студентку под руки.
— А ну-ка, ребятки, пройдемте ко мне в кабинет, — пригласил он и повел Ромалу, а на лице была страшная мука. Это ж надо, такая звезда угасла, такая красота сгинула!
Он усадил Ромалу
