не мог. На день в школе отменили занятия, но пришли все. Учителя, ученики, Сашины одноклассники и друзья по техникуму, многочисленные родственники и соседи. Все были здесь. Кроме одного человека. Того, кто самому Саше был дороже жизни. Среди сплошной черной массы не было Ромалы. Измаил пытался представить себе, где бы девушка могла сидеть или стоять, будь она на похоронах. И не мог. Только плачущей на гробе. Еще помнил ее лицо, когда она узнала о смерти любимого. И в такие минуты парень молил Бога, чтобы только Ромала не умерла, не ушла следом за Сашей. Сердце болело и страдало. Если бы он мог хоть чем-нибудь облегчить ей боль, он сделал бы это. Да вот только здесь он бессилен.
После поминок Измаил вышел на улицу, долго пытался закурить, и тут услышал за своей спиной разговор:
— А где Ромала-то? Помер пацан, и поминай как звали! А тоже мне «любовь, любовь»! Даже не пришла на похороны. Любовь!
Измаил, побледнев, обернулся. В паре метров от него стояли незнакомые парни, видать, друзья Саши по техникуму. Один из них, пряча от ветра сигарету в ладони, продолжал нелестно отзываться о девушке. Ингуш подошел к нему, чувствуя, как кровь быстрей побежала по жилам, а тело подобралось для драки. Ну, сейчас он заставит забрать все сказанные слова обратно или затолкает их ему в глотку!
— Ну-ка, повтори, что ты сказал! — прорычал он глухо.
Тот с любопытством и даже каким-то злорадством оглядел Мамедова.
— А ты что? Новый ухажер нашей невесты? — бросил он небрежно, и Измаил набросился на него с кулаками, позабыв обо всём на свете. Он бил, в каждый свой удар вкладывая всю боль за Ромалу! Бил направо и налево, выбивая зубы, выворачивая челюсти и разбивая носы. На него накинулись толпой, но он раскидал всех, как котят. Не зря он носил титул лучшего боксера региона. Из окна заметили драку и бросились разнимать. Какие-то железные тиски обхватили его и потащили в сторону от общей свалки. А он рвался, потому что видел обидчика Ромалы, того самого парня, который теперь размазывал кровавые сопли по щекам и очумело озирался, видать, не понимая, с чего бы это ему так досталось. А Мамедов кричал, не выбирая выражений:
— Да что ты знаешь о Ромале? У нее сердце остановилось, когда я ей сказал о том, что он умер! Понятно тебе, урод?! Или объяснить еще, чтоб дошло?! Она там умирает под этими капельницами! Она умирает там! Умирает!
И вырвался-таки из железных тисков. Оглянулся зло. За спиной стоял Сашин командир, тот самый, за которого Александр отдал свою жизнь. Стоял, напряженно вглядываясь в лицо забияки, готовый в случае чего наброситься вновь на парня и задержать его.
— Иди проспись, — проговорил военный густым басом, так шедшим ему.
— Я не пьян, — буркнул в ответ Измаил и зашагал прочь. Капитан остановил его и проводил умыться в туалет на втором этаже. Там было тихо, и шаги гулко отдавались от стен. Измаил умывался, искоса бросая взгляды на военного. Тот просто стоял с ничего не выражающим лицом и смотрел куда-то в стену. Мать Саши протянула Мамедову полотенце. Парень поблагодарил кивком головы, а командир сказал, чтобы она не волновалась и шла в столовую, дескать, здесь он разберется сам. Мамедов едва удержался, чтоб не спросить, в чем же тот намерен разобраться. Но из разбитой губы сочилась кровь, и говорить было больно. Сердце понемногу остывало, и в голове прояснялось. Разбитые казанки саднили. Но сожаления о драке у парня не было.
— Так что там с Ромалой? — вдруг спросил военный.
От изумления Измаил вытаращил на него глаза.
— Ты сказал, что она умирает. Это правда?
Мамедов вскинул голову и бросил в лицо мужчине:
— Вам-то что? Его уже не вернуть. А она… Ведь они вместе еще со школы. Сашка тогда только переехал откуда-то и учился в пятом классе, а она в третьем. И в армию его провожала и дождалась бы точно. И дети были бы очень красивые. От большой любви всегда дети красивые рождаются. Да вот только сейчас-то что об этом говорить?
Парень закивал головой, будто соглашаясь. А потом глянул Измаилу в глаза, и тот даже шарахнулся на шаг назад, как от удара.
— Если ты намекаешь на то, что я виноват в его смерти, то я это и так хорошо знаю. Дня еще не прошло, чтоб я не думал об этом. Мне покоя один вопрос не дает: почему, увидев огонек снайперской винтовки, он закрыл меня собой? Почему он так поступил?
Ингушу стало неловко и даже стыдно. В конце концов, кто он такой, чтоб судить человека?
— Он не мог по-другому, — ответил Измаил тихо.
Командир усмехнулся уголком рта. И такая горечь сквозила в этой ухмылке!
— Вот то-то и оно, что по-другому он не мог! На то он и Герой. Настоящий герой! Пацанов наших после этого, как куропаток бы перестреляли! Они ведь еще все совсем зеленые были. Необстрелянные.
Мамедов смотрел на осунувшегося мужика и думал, что тому, наверняка, что-то пришлось говорить Сашиной матери, да и на похоронах он себя чувствовал неловко. Вроде бы он и не стрелял в Александра, а всё равно выходит так, как будто бы он виновен в его смерти. И смотрят все на него вопросительно. Он был еще молод, но уже прожжен войной. Вся грудь в медалях. Да на висках как будто седина. И выглядит на все сорок.
— Я не из праздного любопытства спрашиваю о Ромале, — проговорил он и полез за пазуху. Выудил оттуда конверт и золотой крестик на простом гайтане. Измаил побледнел, у него от волнения даже горло перехватило.
— Это последнее Сашино письмо. Я хотел отдать его Ромалиным родственникам, но им сейчас не до этого. Коль ты был его другом и знаешь ее, передай. Крестик он забыл в бане, как раз в ночь перед боем. А письмо еще накануне написал, да отправить не успел. Может, не сейчас, потом, когда время пройдет, отдашь. Не думаю, что встреча со мной порадует Ромалу. Саша много о ней говорил. Фотографии показывал. Красивая девушка, что говорить. У нас ему все завидовали. И письма часто писала, да и он любил ее крепко. Никто
