— Ладно, не буду, — вроде бы согласился сидящий напротив. И тут же опять: — Но ведь Федоровскую убили!
— По моим сведениям ее убили за политику. Она была связана.
— Она была убита, потому что убийца посчитал, такая женщина вредна для морали и нравственности нашего города, — перебил собеседник.
— Все шутите.
— Нет, не шучу.
Степанов ощутил, как по спине пробежал холодок страха. Поведение явившегося на встречу человека нравилось ему все меньше и меньше.
— Ладно, — послышалось примирительное. — Есть одно главное условие нашего сотрудничества: никто и никогда не должен узнать о моей роли в вашем «бизнесе».
— Никто и никогда! — подтвердил режиссер. — Вы появились инкогнито. Я так удивился, увидев именно вас.
Глаза собеседника лукаво блеснули:
— Вам требуются мои контакты, связи?
— Желательно бы.
— Кто именно?
— Многие чиновники и их жены в Старом Осколе захотели бы иметь такую роскошь, да по соответствующим ценам. вы меня понимаете.
— А что еще у вас есть?
— Много чего. И все, минуя таможню. Выгода полнейшая. Я сам был человек маленький, лишь иногда посредничал. А вот теперь, после смерти Зинаиды Петровны, многое пришлось брать в свои руки.
— Вы, случаем, не знаете, кто убил Федоровскую?
— Откуда?! Однако человек тот ужасно опасен и. безрассудно смел. Пробраться на второй этаж дома актрисы, когда вокруг столько слуг! И собака во дворе.
— Он проник ночью. Да и слуги — одно название. Засыпают раньше хозяев.
— Откуда вам известно?.. В таких подробностях.
— Подумаешь! — хмыкнул собеседник, — весь Старый Оскол в курсе того, что Федоровскую убили ночью. А насчет слуг. у меня ведь они тоже есть. Кому, как не мне, знать их дурной характер. Вопрос в другом: кто тот безрассудно смелый убийца?
— Да, — согласился Никита Никодимович, — вопрос остался без ответа.
— Не для меня.
— Как?! Вы в курсе?!..
— Еще бы.
— Почему не сообщите в полицию?
— Зачем доносить на себя?
Степанов нервно хихикнул. Почему-то собеседник начинал его пугать всерьез. В его постоянных, настойчивых до неприличия шутках было что-то жуткое, завораживающее.
— Вернемся к нашим делам! — чуть не в истерике воскликнул режиссер.
— Вернемся, — согласился собеседник. — Вы хотите сделать наш город центром международной контрабанды. И ждете от меня посильной помощи.
— Зачем так грубо?..
— Как уж есть. Только задача у меня другая. Как говорит наш любимый начальник полиции Корхов: «Очистить город от скверны».
— Корхов имеет отношение к убийствам? — невольно вырвалось у Степанова.
Собеседник захохотал. От этого смеха у режиссера онемели внутренности. Либо прекращать глупую игру, либо.
— Я, пожалуй, пойду, — поднялся Никита Никодимович.
— Мы же не обсудили до конца наши дела.
— Ваши. шутки. Они неуместны.
— Неужели не понятно: это не шутки. И никуда вы не уйдете. Я не могу вас отпустить.
— Как это?..
Степанов не увидел, как в руках собеседника появился нож. И уж никак не ожидал такого стремительного удара в шею. Свет перед глазами мгновенно померк, разноцветный мир провалился в пустоту.
— Еще с одной скверной покончено, — задумчиво промолвил убийца.
Снова открыта коробка, вытащено драгоценное ожерелье и засунуто убитому в рот:
— Спи спокойно, дорогой друг. Пусть все видят, что я не грабитель.
Теперь оставалось незаметно выскользнуть отсюда. Соседи бывают не в меру любопытны. И случайные прохожие могут оказаться некстати.
Убийце опять повезло, он ушел незамеченным.
Через некоторое время Степанова хватятся, станут повсюду искать, обнаружат этот небольшой офис и его самого.
У Репринцевой возникло странное ощущение, будто она и другие студенты не гости здесь, а пленники. Вместо Прошкина их теперь сопровождали два дюжих молодца — сотрудники консульства. Они добросовестно водили ребят по городу, показывали достопримечательности Курска, причем настоящие — от кафедрального собора, до знаменитого дома, где до сих пор проходили дворянские собрания. О революционных местах было сказано вскользь, да и то по обязанности. Все вроде бы хорошо, но. вели себя сотрудники консульства как тюремщики, не отпускали ребят ни на минуту. Даже когда Валентине захотелось в туалет, один из парней готов был сопровождать ее, потом потребовал, чтобы с ней пошла Надежда. На удивленный возглас девушки кратко ответил:
— Во избежание провокаций.
Репринцева никогда не видела таких комфортабельных туалетов с большими зеркалами, множеством умывальников. В одном из зеркал мелькнуло напряженное лицо Надежды. Под глазами еще ярче выступали синие круги.
«Она как больная!»
Но поскольку Погребняк снова решительно отказалась говорить о своем состоянии, Валентина спросила ее о другом:
— Тебе не показалось, что они не гиды, а конвоиры?
— Перестань молоть чушь, — огрызнулась Надежда, только в голосе ее прозвучал не гнев, а отчаяние. Валентина вздохнула, направилась к выходу и тут услышала. легкий стон. Она обернулась. Погребняк, тяжело дыша, прислонилась к стене. Репринцева кинулась к ней, но та резко оттолкнула ее.
— Отстань!
— Надя, тебе надо к врачу!
— Я здорова! Понимаешь, здорова! А виновата ты!
— Милая, в чем моя вина?
Погребняк закрыла лицо руками и зарыдала. Однако громкие голоса за дверью «тюремщиков» из консульства вернули ее к действительности. Она резко провела ладонью по лицу и сказала:
— Пошли!
— Стой! Я хотя бы осмотрю тебя, мы же не случайно прошли в университете курсы медсестер.
— Я в порядке, — простонала Надежда.
Вроде бы пульс у нее нормальный. «Она не хочет обращаться к местным врачам, — решила Валентина, — думает дотерпеть до границы».
— Мне лучше! — повторила Надежда. — Мне уже хорошо!
Представители консульства с интересом посмотрели на девушек, но ничего не сказали. Времени на осмотр города не оставалось, группа советских комсомольцев под «всевидящим оком» отправилась на вокзал.
Тут царили шум от паровозных свистков, возгласов толпы, грохотали тележки носильщиков, которые призывали всех посторониться. Публика была самая разношерстная: от изысканно одетых дам и господ до жителей деревень; многие постоянно оглядывались, пытались что-то узнать. Торгующие с лотков миловидные женщины предлагали купить пирожки, мороженое:
— Подходите, дамы и господа, дорога дальняя, следует подкрепиться.
Валентина захотела мороженого, Давид и Рустам — пирожков, у одной Надежды не было аппетита.
— Ребята, не забудьте перевести часы, — напомнил Давид.
— Правильно! — подтвердил Рустам. — Мы на час впереди (Первый раз декретное время в СССР было принято в 1930 г. — прим. авт.). Мы всегда и во всем впереди.
— А наш поезд? — поинтересовалась Валентина. — Он уже пришел?
Гудок послышался одновременно с ее словами. Поезд Курск-Москва как раз подходил к перрону. Давид и Рустам трижды радостно рыкнули: «Ура!», Валентина обреченно опустила голову, а Надежда ощутила в сердце жар. Она еле сдерживалась, чтобы не закричать:
— Валька, сматывайся, дура!
— Кажется, у нас четвертый вагон, — сказал Давид.
— Точно, четвертый, — ответил Рустам и, несмотря на тяжелые чемоданы, заплясал. Этот мир ему, человеку гор, был бесконечно далек. Не терпелось вернуться в Москву, а еще лучше к себе, в горный аул, где иное устройство жизни, иные ценности. Хотя и в Москве в принципе неплохо. Но только не здесь! Не его это, не его. Возможно, когда-нибудь все изменится, в тот же Курск или Старый Оскол понаедет много джигитов, тогда Рустам почувствует себя как на родине. Но когда такое случится?
Поезд остановился. До их четвертого вагона осталось пройти совсем немного.
-. Вы их не видите, Анатолий Михайлович?
— Пока нет. И вы глядите в оба, глаза молодые, здоровые.
Толпа густо напирала, Горчакову показалось, будто бы весь мир ополчился против него. И тут он ее заметил! Валентина несла чемодан, как и все в их группе.
— Вон они!
Александр думал ринуться к ней, однако тяжелая рука начальника полиции опустилась на плечо.
— Остановитесь!
— Но Валя.
— Да стойте же! — рассвирепел Корхов. — Можно сгоряча испортить дело. Обратите внимание на двух молодых мужчин рядом с ней.
Только сейчас Александр увидел, как двое здоровенных парней буквально отрезали Репринцеву от окружающей среды. Кто они?
— Наверняка числятся работниками консульства, — пояснил Анатолий Михайлович. — На самом деле — сотрудники НКВД. Их цель — чтобы Репринцева добралась до границы. И уже после этого ее арестуют.
— Так действуем! Действуем! — Горчаков начал терять терпение, вместе с ним и голову.
