Что там дальше? Теперь советские журналисты с бешеной яростью напали на внешнюю политику зарубежных государств. Ругали абсолютно всех, не щадили ни Запад, ни Восток. Белыми и пушистыми выглядели только советское правительство и советская дипломатия.
В специальных разделах по культуре и искусству сыпались проклятия буржуазным писателям, режиссерам, актерам, уводящих людей от «единственно верной истины на свете» — учения Маркса. Тут же подробно описывалось, как в городе Коломна в отобранном у церковников храме открылся новый атеистический клуб. Выброшены все иконы, теперь вместо них — агитационные материалы о естественном зарождении жизни на земле.
Горчаков вторично приказал себе не отвлекаться на бесовщину. Глаза еще более тщательнее забегали по страницам.
Он просмотрел все вчерашние газеты. Ничего! Тогда он принялся за свежие.
Опять одинаковые авторы однотипно клеймили «негодяев всех мастей». «Да, — подумал Александр, — после такого пресса, если страна и захочет стать цивилизованной, она таковой не станет. Сами люди не дадут. Одни захотят безраздельно господствовать, другие — оставаться в роли угнетаемых».
Одна газета, вторая, третья — ничего! Наконец, нашел! Но радости не ощутил. Заметка называлась: «Новые аресты троцкистско-зиновьевских извергов».
«Враги советской власти проникли не только в промышленность, но и в науку. Именно здесь нашими доблестными органами НКВД раскрыта целая шпионская сеть. Сюда входили так называемые профессора и академики.». Далее шло перечисление не менее двух десятков фамилий, в том числе назывался А. И. Репринцев.
Корхов оказался прав. Коммунисты даже не желают скрывать своего злодейства.
Пробежав еще несколько зловещих строк, Горчаков нашел новую информацию об отце Валентины. «Пытаясь избежать заслуженного наказания, Репринцев покончил с собой. Собаке — собачья смерть!»
Афоризм воинствующего хама!
«Если и после этого она решит вернуться в СССР. нет, такое просто невозможно!»
В последней газете, которую он просмотрел, ничего об аресте и гибели Репринцева не сообщалось. Но это уже значения не имело.
Корхов ждал его в назначенном месте. Он сразу сообщил, что советские студенты действительно поедут поездом, который отправляется в 14 часов 10 минут, вагон у них четвертый.
В свою очередь Александр показал ему нужную заметку. Начальник старооскольской полиции многозначительно заметил:
— По крайней мере, теперь у нас на руках козырной туз. Однако даже он не гарантирует успех. У большинства людей в СССР очень умело повернули сознание.
— Надеюсь, Валентина не в их числе.
— Есть и другая крайне серьезная проблема, — продолжал Анатолий Михайлович. — НКВД наверняка узнал о моей связи с Шумаевым, и теперь их люди будут повсюду сопровождать Валентину. На вокзал тоже! Они сделают все, чтобы не допустить каких-либо ненужных для нее контактов.
— Вы так думаете?
— Уверен!
— И что нам следует предпринять?
— Станем действовать по обстановке.
Горчакову оставалось лишь согласиться и ждать, когда студенты появятся на вокзале.
А это еще нескоро!
Они не ожидали, что принимать их будет сам консул. Робея и теряясь, молодые люди вошли в большую комнату, где за столом сидел и что-то писал человек лет пятидесяти с гаком, с темными, кудрявыми, хотя и изрядно поредевшими волосами, выпученными глазами, хищным, как у грифа, носом. На стене, словно священная реликвия, висел огромный портрет Сталина. Человек сделал знак подождать и продолжал усердно работать. Потом соизволил отложить ручку и подошел к находящейся в смятении группе. Роста он оказался маленького, почти карлик, голос резкий, пронзительный, от бегающих глаз невозможно спрятаться.
— Здравствуйте, товарищи комсомольцы!
Здоровался он по-особому, в руку каждого будто впивался холодной клешней. Затем просил назвать имя. Руку Репринцевой чуть задержал в своей. И сделал неприятный вывод: девушка его не боится. В отличие от других плевать ей и на консула и на все консульство. Впечатление такое создается.
— А меня зовут Лев Семенович.
Он пригласил всех за стол, попросил секретаря принести чай, доверительно спросил:
— Понравилось вам заграницей?
Ребята переглянулись. Первой рискнула выступить Надежда:
— Внешне многое выглядит как будто привлекательным. Но если копнуть глубже. Люди здесь несчастны, поскольку ощущают себя не хозяевами страны, а рабами. Многие выглядят измученными, не улыбаются.
«Лицемерная ложь! — хотелось закричать Валентине.
— И ты, подруга, прекрасно это знаешь!»
— Так, так, — закивал Лев Семенович. — Что думают остальные?
— Они не знакомы с теорией Маркса, — произнес Давид.
— Потому и несчастны.
— Ни одного джигита не видел, — добавил Рустам. — Что за страна без джигитов!
— Почему вы молчите? — обратился консул к Валентине.
Репринцева почувствовала, что просто не сможет врать как остальные, поэтому ответила уклончиво:
— Чтобы судить о стране, надо хотя бы некоторое время пожить в ней.
— Понятно, — Лев Семенович вновь посмотрел на Репринцеву. — Ну, а что граждане Российской Империи думают о нашей стране?
— Уважают нас и товарища Сталина, — гордо произнесла Надежда.
— Многие мечтают жить в СССР, только боятся признаться, — сказал Давид.
— И мечтают, чтобы джигиты станцевали им лезгинку, — сообщил Рустам.
Валентина, пожав плечами, просто высказала свое наблюдение:
— Мне показалось, они вообще мало интересуются жизнью в СССР.
— Что говорит об их узком кругозоре, — тут же нашлась Надежда. — В Советском Союзе молодой человек или девушка интересуются всем!
В глазах Льва Семеновича читалось одобрение. Карьера Надежде Погребняк была обеспечена.
— Так, так! А вы рассказали им, какое счастье быть советским гражданином? О бесплатном образовании, медицине? О том, какие у нас заводы? Как крестьяне стремятся в колхозы?
— Да! — одновременно вступили Давид и Рустам. — Была встреча с пионерами. Они слушали, задавали вопросы.
— Очень хорошо, — опять произнес консул.
— А Валя написала статью для оскольской газеты! — гордо объявил неутомимый джигит.
Надежда тихонько ударила его ногой, но поздно, Лев Семенович весьма оживился:
— Что за газета? Что за статья?
— «Оскольские вести», — нехотя ответила Валентина. — Статья о маньяке, который терроризирует город.
— Любопытно. Надеюсь, вы отметили, что в СССР подобного нет и быть не может.
— Нет, об этом я не написала.
— Почему? — слегка нахмурился консул.
— Такой маньяк может появиться где угодно. Мы рассматривали другое: психологический портрет преступника.
— «Мы»?
— Я написала статью с одним местным журналистом.
— Он член ВКП(б)?
— Вряд ли.
Лев Семенович вдруг хищно улыбнулся:
— Сейчас у нас завтрак. Или уже обед. Затем наши представители покажут вам город и уже после отвезут на вокзал.
Он поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Никита Никодимович открыл футляр, в котором лежало бриллиантовое ожерелье, осторожно достал его. Сидящий напротив человек усмехнулся и сказал:
— Разрешите?
— Конечно! Оно специально для вас.
Рука в перчатке взяла ожерелье, глаза внимательно осмотрели его. Наконец человек произнес:
— Цена прежняя?
— Мы же договорились.
— Да, но в вашем бизнесе возможны любые неожиданности.
— Что вы! Превыше всего — данное слово. На том и стоим. Традиции русского купечества, как Морозов и Мамонтов (Савва Морозов и Савва Мамонтов — знаменитые русские купцы, которые, среди прочего, славились своим словом. — прим. авт.).
— Плохое сравнение. Те люди созидали. А вы, уж извините, — обычный мошенник.
— Зачем же так? — надул губы Никита Никодимович. — Коль мы начали сотрудничать.
— Коль начали сотрудничать, извольте слушать о себе правду.
Степанов вздохнул, развел руками. Его собеседник продолжал:
— Тяжело стало без госпожи Федоровской?
— Еще бы! Наш бизнес сопряжен с большим риском. Поэтому и нужен известный, уважаемый в городе человек. Такой, как вы.
— Дело прибыльное, не спорю. Но ведь и опасное.
— Полиция так ни до чего и не докопалась.
— Откуда вы знаете?
— У вас наверняка информация более серьезная. Однако. пока гуляем, — несколько нервно ответил Никита Никодимович.
— Как верно заметили: пока! И не забывайте об убийце. Он начал вершить свое правосудие именно с Федоровской.
— Вы изволили сказать «правосудие»?
— Шутка.
— Дело совсем не шуточное.
— Ладно, не буду, — вроде бы согласился сидящий напротив. И тут же опять: — Но ведь Федоровскую убили!
