А когда их поймали, таких странных на вид, — они общались телепатически и только смеялись. Стали их допрашивать, пригласили переводчика — ничего не получалось — улыбаются, и все! Но в конце концов те на нормальный язык перешли, они им владеют, просто редко применяют в общении. Разговорили, получили информацию. Они там, оказалось, все такие радостные… У них дома строят из экологически чистых материалов, сортируют мусор, и животных не едят, а спасают, и солнечную энергию в ход пустили, и от телевизоров-компьютеров, не то, чтобы отказались, но используют их в школах для умственно отсталых детей. Зато кино у них есть, они его почитают, как искусство. Только их кино — это проекция внутреннего мира на широкий экран. Нет внутреннего мира — экран пустой. Звезды, разумеется, тоже есть. Но они вроде сестер милосердия — пашут на благо общества. Деньги собирают для больных и неимущих. От призов и наград отказываются, лишь бы ничем не выделяться. На дорогах мусор подбирают, следят за чистотой.
Что-то вроде героев — на первом фланге. Если чем болели — рассказывают, как вылечились, пример подают. У них, конечно, тоже встречаются всякие папарацци — люди с атавистическими признаками, которые сплетничают про звезд или нарушают тайну личной жизни. Несмотря на всеобщее владение телепатией, тайна личной жизни у них охраняется законом. И звезды поступают с обидчиками очень оригинальным способом — они применяют к ним технику парапсихологических восточных единоборств! Силой воли материализуют внутреннюю сущность этих папарацци и те превращаются, кто в питекантропа… кто в предмет первой необходимости, каждый в свое, — на месяц-два, в наказание. И помещают их в «Театр забытых вещей» на всеобщее обозрение. То есть закон о тайне внутренней сущности на папарацци не распространяется. Бывает, правда, и по старинке — набьют морду папарацци, но за это приходится штраф платить, — рукоприкладство наказуемо. Одним словом, этих пойманных допросили, потом куда-то спрятали и засекретили.
Тут только наши сообразили, кто их окружает со всех сторон! И какие могут быть последствия. Если все население возьмет и разовьет такие же способности — все увидит, все поймет и начнет материализовывать! И пошли ва-банк. Стали наводить марафет. Наладили лабораторию звезд- дублей. Зрителей подсадили на эфир. И потихоньку начали подтягивать наших под общемировые стандарты. Дубли-клоны своим позитивом напоминают тех, которых спрятали. И зрители, глядя на своих кумиров, туда же — все улыбаются, да хохочут, двух слов связать не могут. Короче, решили границу не то чтобы снова закрыть, но создать такое телевизионное гетто. Вместо того, чтобы естественным путем начать развиваться, наверстывать то, что упущено, — сразу стали штамповать образцы по подобию. Дубли — это такие потемкинские деревни, для своих и иностранцев. Телеаристократия выезжает, конечно, за рубеж И пользуется их благами. Старается все больше на острова — где пустыннее. Они едут, но не видят настоящей реальности, воспринимают только внешнюю сторону».
«Невероятно!» — только и вырвалось у меня. Казалось, ребус был почти разгадан. Все, что открывалось сейчас в разговоре с Богородским, было невозможно объять простым человеческим сознанием. Впрочем, каждый из нас внес в «невероятное» свою лепту. Так что дивиться оставалось только на самих себя.
«А вам, как вам удалось обо всем этом узнать?» — немного успокоившись, продолжила я беседу, скорее напоминающую допрос.
Прежде чем ответить, он саркастически улыбнулся и, не меняя выражения лица, заговорил, осторожно подбирая слова, «Я же работаю над собой — наблюдаю, анализирую. Да и случаются приступы — это я так пробуждение в себе Массмедийкина называю. У него есть доступ к секретным материалам. А так как я периодически сменяю Массмедийкина, то и мне кое-что перепадает».
Он рассмеялся. А мне снова стало не по себе. Хотя было очевидно, что смех помогает ему расслабиться. Захотелось его поддержать. Но в то же время я боялась, что излишняя сентиментальность может спровоцировать в нем обратную реакцию или даже приступ. Теперь я знала, чем это чревато.
Но вот его лицо приняло сосредоточенное выражение, и я поняла, что нужно воспользоваться моментом и выяснить главное, — что он собирается предпринять.
«Дико… начала я издалека, — вы все понимаете, как никто, знаете, какое зло, этот Массмедийкин, и ничем не можете помочь, даже самому себе!»
«Могу, иначе я бы не разговаривал с вами», — он как будто ждал этого вопроса.
«Так что можно сделать?» — спросила я.
«У нас есть два пути. Первый, — это скомпрометировать Массмедийкина в глазах зрителей, которые придут его чествовать».
«Чем мы можем его скомпрометировать?» — с некоторым недоверием спросила я.
«Его же оружием, — хитро улыбнувшись, отвечал Богородский. — Показать документальный фильм о его жизни. Включить туда выброшенные им кадры. Это произведет шок., мы на это рассчитываем. Реальная его жизнь не соответствует той версии, которую он создает о самом себе. Зрителей настолько приучили к его идеальному образу: он не болеет, не сморкается, не справляет естественные нужды, не бывает жестоким, только рассуждает об искусстве! — реальные кадры свидетельствуют о прямо противоположном.
Он так любит свой толчок в доме, что сочиняет ему оды. «О, мой толчок, ты вылеплен из мрамора, твои глубины знали разрушительные войны, и гром гремел, и молнии сверкали, ты сдюжил все…» — и так далее. Полный идиотизм! А так как он повернут на фиксировании всего на камеру, то снимает, как сам испражняется. Поставил себе цель — чтобы его экскременты были только геометрической формы… желательно кратные двум, — это требует неслыханной ловкости, становится своего рода искусством. Он же верит, что все в нем должно принадлежать искусству! Потом смотрит отснятую пленку. И тренируется дальше Странно, что он еще камеру не вмонтировал себе в член! Простите, при даме…»
«Ну что вы… я вас слушаю не как дама, а как аноним, продолжайте!» Ситуация не располагала к юмору, хотя поводов было предостаточно.
«Или сидит в своей монтажной, — продолжил он, — смотрит архивные съемки, там собраны все возможные человеческие эмоции. И отрабатывает слезу. Он уже и лук пробовал резать, и щипал себе
