время как Павлов-Массмедийкин. Об этом я и написал свою книгу. «Рвань: опыт раздвоения». Книгу опубликовали, она имела успех. Потом решили экранизировать. Предложили внести поправки. Когда я услышал, что мой персонаж хотят выбросить, а оставить только Массмедийкина, я отказался. Он, разумеется, согласился. И стал режиссером фильма. Название сменил на прямо противоположное: «Цветущий». Издевательство, не правда ли? Смысл извратил. Вот сравните его высказывания и мои:
«Деньги и слава — афродизиак» — это его фразочка, конечно. «Деньги и слава — счастье идиотов, болванов, тупиц» — это уже мое. Чувствуете разницу?
«Никто никого не помнит, ничего не остается от человека…» — чья это фраза, угадаете? Его, конечно! А вот это я: «Помнят тех, кого нельзя забыть», — он поднял указательный палец, — «нельзя забыть!»
А вот еще: «Любая слеза должна катиться красиво — глицериновая катится лучше!» — мерзавец бесчувственный… А у меня поэтично, нежно: «Слеза — божья роса, пот создателя». Ну как?
Последние десять минут у меня было одно желание: постараться быть спокойной и сопоставить все, что мне известно от Лизы, с тем, что говорит он.
Мне нечего было ему возразить, надо было слушать дальше. «А что было потом?» — я смотрела на него выжидающе.
Он продолжил.
«Фильм вышел. Имел успех. Массмедийкин купался в славе.
Ему пришла идея запустить телевизионную версию. Для начала — тысячу серий. Начал снимать… Для рекламной кампании выпустили майки «Цветущий». А дальше пошло-поехало: конкурс песни, закусочные, матрешки… Черту лысому только на задницу не поставили этот ярлык — «Цветущий»!» Он готов был выругаться еще похлеще, но я перебила его.
«А вас-то почему сократили, чем им так пришелся Массмедийкин?»
«Однозначностью пришелся! — все еще на повышенных тонах отвечал он. — Телевремя такое… Оно только видимый мир признает — то, что на поверхности! И ведет борьбу с невидимым, внутренним миром. Нужен позитив. Результат нужен. И как можно скорее! Никакой диалектики. Все упрощается, доводится до механистичности.
Пошли не внутрь, а во вне. Вывернули наизнанку все, что я написал.
А я говорил, что каждый способен стать самому себе и автором, и читателем, и режиссером, и зрителем… И совсем невероятное: приобрести дар сверхчувственного видения. Тогда и телевизор не понадобился бы, как источник информации и развлечения. Зачем, если можно контактировать на сверхчувственном уровне? Можно посылать мысли на расстоянии! Да много чего можно. Спим, спим — мы все спим! Работать над собой надо, просыпаться! Только единицы, как вы, случайно получили сверхчувственное видение — ураган, падение, или что там у вас, головой ударились?»
«Поверьте, это было не так безобидно, как вы себе представляете…» — как можно нейтральнее заметила я.
Он покраснел. «Да, простите, я понимаю, голова — это серьезно, то есть больно, но я о другом. У нас просто нет другого выхода.
Да что говорить… мы упустили редчайшую возможность! Парад планет, помните, энергетический коридор? Можно было выйти на более высокий уровень сознания — всем разом. Но заблокировали — боятся власть потерять! И пошли — дубли- клоны, население в зрителей превратили. Использовали аномалии в своих целях. Теперь учимся — любить, осязать, чувствовать. Все заново! Так что одна моя половина создала телекорпорацию, другая — Общество анонимов. Вот такой тяни-толкай получился! Интересно?»
«Страшно», — ответила я ему. Мне приходилось делать над собой усилие, чтобы воспринимать Богородского как единое целое.
«А Лиза?… Вы ведь знали Лизу, она была одной из анонимов?»
Он утвердительно покачал головой.
«Как вы думаете, почему она полюбила Массмедийкина?» — я искренне не понимала.
«Она полюбила свое первое впечатление, — начал рассуждать он, как опытный психолог. — Я подрабатывал на елках в детских садах. Потом, в двенадцать лет, когда она пела в школьном хоре, уже встретила режиссера Павлова. И сниматься стала у Павлова-Массмедийкина. И верит, что любит именно его. Лиза хотела полюбить… потому и полюбила».
Мне очень пришлась по душе его последняя мысль: «хотела полюбить, потому и полюбила»… Да, так именно и бывает, — подумала я со вздохом. Но все же любовь Лизы к такому двуличному человеку, как Массмедийкин, вызывала у меня протест.
«А она знала, кого полюбила?» — спросила я, сделав многозначительный упор на слове «кого».
«Нет», — спокойно отвечал он.
«Почему?»
«Потому что любящую женщину ни в чем нельзя переубедить, тем более в том, что тот, кого она любит — подлец!» — без тени сомнения отвечал мой собеседник.
Я вспомнила Лизину просьбу — заставить Массмедийкина вновь увидеть ее, пробудить в нем сочувствие к ней и ее судьбе. И эта задача вызывала во мне противоречивые чувства. А если точнее, сопротивление. Куда лучше было бы ей его забыть…
«Она хочет, чтобы он ее заметил и почувствовал ее боль», — решила я поделиться мучившей меня проблемой.
Он понимающе закивал.
«Так зачем нужно, чтобы этот негодяй, режиссер, ее снова заметил?» Я чуть не выругалась от возмущения.
Но вердикт Богородского остудил мой пыл.
«Просьбы любящих, — вкрадчиво заметил он, — должны выполняться в первую очередь».
Просто подарок для женщины, — подумала я, — если бы не эта его вторая половина… Он взглянул на меня и улыбнулся, будто услышал мои мысли. Я смутилась и чтобы преодолеть неловкость, поспешила задать следующий вопрос.
«А сериал, автобиографический, — чья это биография?»
«Частично моя, частично его сочинение и выдумки сценаристов».
«И Лиза там снималась…» — констатировала я скорее самой себе.
«Да, она играла
