веки — она у него не катится. Ругается, пыхтит: «Как они это делают?» Или еще — не дает ему покоя такое чувство, как сострадание. Что за фрукт, с чем его едят? Он разглядывает наиболее выразительные лица прошлого на фотографиях или полотна старых мастеров, которые у него висят, и гримасничает, брови поднимает, углы рта опускает вниз… И по слогам повторяет на разные голоса: миленькая, миленький, люди, бедненькие вы мои, актерчики… чем вам помочь? Но ничего не получается, и тогда он срывается на эти безмолвные портреты: «хватит попрошайничать!». Еще все время смотрит пробы одной актрисы, она должна была играть любовную сцену и так переживала, что умерла прямо на площадке. Это дело замяли, но убил ее он. Она говорила в кадре «Умираю., умираю от любви, я умираю!» А он все «Мало, мало!» Так вот, он снова и снова просматривает пробу и разговаривает с ней: «Нет, ну конечно, мало! Лицо-то бледное, губы лиловые, а глаз потухший! — кто с таким глазом любовную сцену играет? Профессионалы, твою мать!» Засовывает кассеты на самую дальнюю полку, но потом снова к ним возвращается».
Я вспомнила, как Лиза рассказывала мне про монтажную комнату и при каких обстоятельствах она туда забралась. И что случилось потом. Увидела ее, сидящую на скамейке, копающую каблуком ямку в песке. И мне совсем расхотелось говорить. Но вопрос возник сам собой.
«Неужели кто-то возьмется показать этот материал в день города?» — с сомнением спросила я.
Он улыбнулся.
«Да, анонимы не сидят на месте — в его голосе зазвучали горделивые нотки, — у нас есть свои люди на телевидении. У Телеповара остались контакты, и еще актриса из «Майского дня». И эта женщина, помешанная на кошках».
«Мандарина? — обрадовалась я, — простите, это я так ее зову, она моя соседка и очень любит мандарины».
Образ неунывающей Мандарины в шляпе и перчатках, нарисовавшийся перед моими глазами, моментально взбодрил и придал куража.
«Да, я заметил — всегда приносит на встречи мандарины и жует Кто-то из ее родственников — влиятельный человек в телевизионной структуре. Она привела к нам даже депутата, с ним предстоит много работы, но он уже сломался, пару занятий, и он прозреет. Сегодня его не было на встрече, но он предупредил — придет в следующий раз».
«Такой крупный объект?» — я почти смеялась.
«Да, крупноватый».
«Так это Объектов… Мандарина все-таки его обработала!»
Моей радости не было предела. Хоть какой-то толк от моих странствий последних дней, решила я. И подумала — закончу расследование для Лизы, примусь за Мандарину — таинственная личность!
Но Богородский прервал мои мысли.
«Так что материал мы собрали. Надеюсь, нам удастся показать его в день города. А если к этому моменту его еще и выберут в Главные режиссеры, то торжества будут совмещены».
Картина, нарисованная Богородским, была слишком хороша, чтобы в нее поверить.
«А какой еще есть вариант?» — я рассчитывала на что-нибудь более надежное, чем демонстрация независимого фильма на площади.
«Второй, почти неосуществимый, — он тяжело вздохнул, — пробудить в нем сверхчувствительность, совесть будущего. Тогда он раскается во всех своих грехах. Но для этого нужно землетрясение… удар головой. Рассчитывать на это сложно. Побить мало… Это должен быть непреднамеренный удар… Да вы это лучше знаете».
«То есть шансы невелики», — подытожила я.
«Невелики. Но мы должны пытаться», — отвечал он скорее самому себе.
«А если все произойдет… как нам надо, что будет с вами?»
Я сама удивилась своему вопросу — настолько казался неосуществимым любой из двух вариантов воздействия на Массмедийкина.
Богородский погрузился в задумчивость.
«Мы станем одним целым, — заговорил он с какой-то мечтательной интонацией. — А без поддержки зрителей я смогу его победить».
Я любовалась им в эту минуту. Его борьбой с самим собой.
Между тем уже рассвело. Мы давно вышли из аллеи на широкую улицу. Она быстро заполнялась энергичными пешеходами. Зашумели машины. Пора было прощаться, а я все не знала, что сказать, прежде чем уйти. Мы остановились у перекрестка. Рядом притормозил фургон. Что-то заскрежетало и защелкало на всю улицу. Я обернулась. На крыше фургона был установлен громкоговоритель. «Пав-лова… захрипел чей-то бас, — Масс-медий-кина… в Глав-ные ре- жис-серы!.. Пав-лова…»
«Все-таки он мерзавец, этот Массмедийкин, двуличный мерзавец!» — процедила я сквозь зубы и взглянула на Богородского.
И не нашла его. Вместо него какой-то тип сверлил меня глазами и самодовольно улыбался.
«Миленькая, — обратился он ко мне бархатным голосом, — только не надо меня оскорблять! В человеке должна быть амплитуда. Иначе я был бы вам не интересен. Учтите, я меняться не собираюсь!» Он взглянул на часы: «Говорила пять минут, а прошло двадцать пять!» Отвернулся и заспешил к фургону.
Ему навстречу выбежали двое, распахнули дверцы и, дождавшись, когда он расположится на заднем сиденье, так же быстро нырнули вслед за ним. Машина тронулась с места.
«Павлов-Массмедийкин!» Громкоговоритель продолжал кричать, пока они не скрылись. Я смотрела вслед Массмедийкину. И глотала соленую божью росу.
Глава 32. «В образе»
Не помню, как побрела домой. Шла, не разбирая пути. В голове путались мысли и образы. «Раздвоение, — бормотала я себе под нос, — понятно… А кто нс раздвоен? Я сама раздвоена. Никогда не могу выбрать в магазине между синей и красной майкой, в клеточку или
