знал и встречал, кто всплывет в памяти. И у каждого, кто стоит вдоль воображаемой дороги, попросить прощения и всех простить. Вспомнить всех. Потом увидеть в себе ребенка и поговорить с ним. Успокоить.
Раздался перебор струн, гитарист заиграл что-то минорное и лирическое.
Я закрыла глаза и попыталась представить дорогу. Она оказалась высохшей деревенской тропой. По обеим сторонам ее торчала трава, крапива, кашка, куриная слепота… Я увидела бабочку-капустницу, перелетевшую с одного цветка на другой. И все. Гитара играла блюз. Я ждала. Прошло несколько минут, и мама вышла к дороге. Она молчала. Всматривалась в меня, щурясь от солнца. Рядом встал папа — в летней рубашке, ветер теребил короткие рукава. Он был серьезен и тоже смотрел на меня. И ждал. Вот появился мой бывший муж. А сразу за ним возникла Лиза. За ней Мандарина. И даже соседка, которая наведывалась ко мне с «поляроидом». Ну, вот и Винни подошел. Они все смотрели на меня, выстроившись в ряд, плечо к плечу.
Я пошла по дороге. «Прости меня, любимая моя!» — сказала я маме. «Прощаю, девочка моя…» — отвечала она, улыбаясь. «И я тебя прощаю, любимая». Я заплакала. «Папочка, родной, прости меня!» «Прощаю, доченька, прощаю…» «Я тоже, папочка…»
Я шла дальше, просила прощения. и каждого прощала Когда я попросила прощения у своего бывшего мужа, я разрыдалась Наверное, за срыв киносеансов И оттого, что ему приходилось выводить меня из зала. У Винни я тоже просила прощения. Но еще больше хотелось, чтобы он его у меня попросил. И я замешкал ась, стал а слишком многое вспоминать. Запутавшись с Винни, я решила перейти к своему внутреннему ребенку…
Увидела себя пятилетней, в ушанке, рейтузах и ботах. Что-то жующей, потом выплевывающей, и высовывающей язык, который стал совсем черным… Девочка сморщила лоб, скривила рот и приготовилась зарыдать. Я прижала ее голову к своему животу, крепко-крепко и стала шептать ей: «Не плачь, маленькая, у тебя будет платьице в лампочках, лампочках, лампочках, как ты просила….» Ребенок затих, потом посмотрел на меня сквозь слезы и вдруг как закричит: «Как у настоящей елки?» Я вытерла ее мокрые щечки. «Ну, конечно, как у елки!»
Ведущий дал время отдышаться и привести свои чувства в порядок. Видя, как многие утирают глаза, он сказал: «Не стесняйтесь своих слез. Живой человек — плачет. Слеза — необходимый фактор в жизни человека. У дублей-клонов не бывает натуральной слезы им ее капают».
Эта фраза про дублей-клонов заставила меня вспомнить о Лизе.
«Он сказал «дублей», — может, он знает Лизу и всю ее историю? Кто он — этот ведущий? Вспомнила, Лиза говорила мне о друзьях, которых встретила, и они помогли ей. Да, да, она сказала, что примкнула к бомжам и алкоголикам… Конечно, и Незнакомец… Он показал мне могилу Лизы… И дал записку, в которой приглашал меня найти друзей… если мне нужна любовь и человеческое тепло… Лиза была членом общества анонимов сердца? Я вдруг поймала на себе взгляд Мандарины. А Мандарина? Она говорила мне, что есть выход из замкнутого круга «звезды-зрители»… Говорила про дом, где она когда-нибудь поселится. Где живет память? Мы еще вспомнили о Богородском… А может, ведущий — это и есть Богородский?!»
Но я не успела ответить на все вопросы. Мне пришлось оставить свои догадки на потом. Ведущий снова привлек к себе внимание.
«Наше последнее упражнение на сегодня — «Первобытный человек», — обратился он ко всем.
«Встаньте в позу первобытного человека — слегка согнув колени, ссутулив спину. Вытяните вперед руку, ладонью вверх. Как если бы вы просили подаяние. И повторяйте три слова. Но это обязательно должны быть существительные, выражающие чувство: любовь, радость, грусть и так далее.
Все поняли? Хорошо. Пожалуйста, начинайте!»
Снова заиграла гитара.
«Любовь… жалость… сострадание», — произнесла я с протянутой рукой. Как будто, просила милостыню у человечества. Играла гитара. Я снова повторила: «Любовь… жалость… сострадание». Со всех сторон неслось бормотанье: любовь, надежда, печаль, сострадание, сочувствие, надежда, разочарование, боль, тоска, унижение, боль, грусть, отчаяние, гнев, облегчение, ненависть, боль, ярость, гнев, отчаяние, умиротворение, боль.
«Спасибо! Вы все — сердечные люди!» — этими словами ведущий завершил упражнения.
И предложил напоследок рассказать о конкретных делах.
«Какие свершения на этой неделе?» — кажется, он впервые улыбнулся.
Все наперебой стали выкрикивать: «Разбил фотоаппарат у прохожего, он лез им прямо в лицо», «Раздавал еду и деньги». «Телебашня опять горела — наших рук дело», «Собирала игрушки для животных в заповеднике. Моржам — акварельные краски и кисти, дельфинам — мячики, львам — цепи для энергетической разрядки», — высказалась Мандарина.
«Делал упражнение «Первобытный человек» на площади, во время парада телеармии», «Выбросил телевизор», «Попросили дать автограф — я поставила крестик!» — довольная собой, выказалась Разухабистая. «А я подписался: Пушкин», — вторил ей Телеповар. «Украла шапку Фтушенко — в знак протеста, пусть не паразитирует на чужом имени!» Ну вот, — подумала я, — нашлась, наконец, клептоманка, дочь олигарха. Я постаралась разглядеть ее, но так и не поняла, какая из двух молодых женщин только что выступала. К тому же, очередь дошла и до меня. «Вчера содействовала ликвидации видеокамеры в своем дворе. Летала, изображала дуру!» — заявила я с чувством глубокого удовлетворения.
Перед тем, как всех распустить, ведущий предупредил:
«Не забудьте, грядут выборы Главного режиссера! Всех бомжей и алкоголиков хотят вывезти из города и оставить только зрителей и звезд. Не позвольте им это с собой сделать. Берегите друг друга и — до следующей встречи!»
После собрания я собиралась уйти. Но в последний момент помедлила: может, узнать у ведущего г он это или не он? И решилась подойти. «Вы случайно не Богородский?» Он ничуть не изменился в лице. «Я ошиблась?» Он сделал движение к выходу, приглашая и меня последовать за ним. Я спохватилась: «Анонимность, совсем
