— А в горюче-смазочных разбираешься? — перекрикивая музыку, спросила она.
— Тебе сильно горючих?
— Термоядерных.
— А потом мне тебя тягай? — рассмеялся Антон.
— Что? Боишься, что надорвешься?
— Просто лень.
— Честность — иногда херовое качество, — выдала она и добавила: — Закажешь мне что-нибудь? Я танцевать. Пэм?
Пэм недоуменно мотнула головой и перевела взгляд на жениха. На него же посмотрела и Росомаха:
— Будем считать, что я под вашим присмотром?
— Бууудем, — протянул Озерецкий, повертел головой в поисках официантов и вернулся взглядом к сестре. — Тебе горючего заморского или родного?
— Ну вот приятно разговаривать с человеком, который понимает. И никаких оливок! Лимон.
— Значит, заморского.
За последнюю реплику ему был послан воздушный поцелуй и улыбка. После чего Росомаха развернулась к танцполу и, буквально пританцовывая на ходу, направилась в толпу.
— Со стрессоустойчивостью у нее так себе, — наконец, позволила себе сделать замечание Пэм.
— Что есть, то есть, — хмуро согласился Антон. Но стряхнув озабоченность, живо спросил: — Танцевать хочешь?
— В последнее время с твоими съемками я хочу только отоспаться. Мне тоже заморского. Только не термоядерного. А то точно отключусь.
— Так удобный диван, — захохотал Тоха. — Тут и поспим, пока Руська с ума сходит.
Руська действительно сходила с ума. Невыносимость тишины вокруг убивала ее. Бездействие — убивало ее. Каждая секунда времени, проведенного внутри себя, — убивала ее. Но больше всего пугало то, что выбираться из этого оказалось почти невозможно. И она готова была делать все что угодно, лишь бы пространство вокруг, толща молекул, из которых состоит воздух, наполнилась звуками внешнего мира. Чтобы они пробились к ней, наконец! Освободив. Просто освободив.
Вокруг были запахи. Духи, кальян, алкоголь, табак, мускус. И ритмично двигающиеся под музыку тела вызывали и в ней желание двигаться. Стоять на месте тоже нельзя. Она не видела лиц людей вокруг. Их выхватывали яркие лучи диско-шаров. И мелькали они совсем рядом, но она их не видела. Мозг почти не участвовал в том, что делали руки, ноги, бедра. Мотающаяся из стороны в сторону голова с развевающимися волосами, бившими по шее и по щекам, липнувшими к губам.
Слышала свой голос, выкрикивающий припев песни — слова нанизывались на память и при отключенной голове. Сама не знала, как оказалась где-то почти в центре. И понимала, что несмолкающий шум сменил тишину. Этим шумом она выкорчевывала из себя боль, вновь свалившуюся на нее в этот день. Свалившуюся с еще большей силой, почти погребая под собой.
Откуда-то взялся парень перед ней, молоденький, младше ее, с дурацким мелированием и густой челкой. И его светлая рубашка расцвечивалась яркими пятнами, от которых у нее почти двоилось в глазах. Но танцевал здорово, придерживая ее за талию. Росомаха рассмеялась, когда он что-то сказал ей — все равно ни слова по-немецки не поняла. И выкрикнула в ответ заплетающимся языком:
— Get the fuck out of here!
И в следующее мгновение замерла — ясно и четко разглядев, как мимо них с пацанёнком здоровый мужик, почти шкаф, тащит за руку к столикам невысокую блондинку. Ярко накрашенную и едва стоящую на ногах.
И тут замелькало. «Мандарин». Дядя Паша, несущийся через танцпол. И девушка в красном.
Алина Соловьева. Алина Соловьева — девушка в красном и владелица VIP-карты Сениного клуба! Сейчас в топике, расшитом серебристыми пайетками, и узких брючках «под кожу». Пьяная. Здесь. В Вене.
Она!
Росомаха, не давая себе и секунды подумать, потому что остановиться — означало снова оказаться в убийственной тишине, ломанулась следом, на ходу отмахиваясь от что-то пытавшегося возражать или предлагать тинэйджера.
Пола под ногами она не чувствовала. Неслась вперед, разыскивая глазами, куда именно делась только что мелькнувшая парочка. У росомах очень острый нюх, зрение и слух, они идут по кровавому следу и доедают останки животных, убитых медведями, рысями, волками. В то же время они и сами могут напасть на оленя, косулю, кабаргу, лося, горного барана.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Не брезгуют ничем. Но слишком многие вокруг ничем не брезгуют. Возможно, пора бы и научиться, что важен результат, а не то, каким образом результат достигнут. Каждый останется при своем в конечном счете. Лукин — с интервью Озерецкого, с женой и ребенком. Она — с Алиной Соловьевой, рюкзаком за плечами и ненавистью к засыпающим городам, в которых нет ничего, кроме одиночества.
Парочка снова вынырнула из толпы. И Росомаха ломанулась следом. Соловьева едва стояла на ногах.
— Ей плохо? — по-английски спросила Росомаха, едва оказалась рядом.
— Вот так таскай бл*дей на переговоры, — по-русски пробурчал себе под нос мужик и ответил уже на важнейшем языке международных коммуникаций: — Выпила лишнего!
На что Руслана широко улыбнулась и торжественно объявила:
— А я Руслана Росохай! Алина вам не рассказывала?
В конце концов, всегда можно сориентироваться по ситуации. Мало ли у этой бухой Алины знакомых, о которых она даже на трезвую голову не вспомнит?
Глава 6
E-mail от Памелы Ларс не заставил себя ждать и оказался более чем лаконичным. Время и место проведения, список «запрещенных» вопросов, условия публикации… Лукин задержался лишь на главном: дата — чтобы заказать билет. Потом трижды пробежал глазами по тексту — отсутствие прайса напрягало. Егор заставлял себя думать, что это лишь козырь в руках Энтони Озерецкого для возможности отказаться в самый последний момент, но ночами, заваливаясь уставшим в кровать, понимал: Озерецкий дарован ему Русланой.
От этого становилось тошно.
Бабы — дуры! Даже когда обладают немалым количеством серого вещества в своей голове. Но это не мешает им свято верить, что мужики — сволочи. Не вдаваясь в подробности и без признания, что сердце — орган, не имеющий гендерной окраски, и болеть может не только у них.
С тем и засыпал, чтобы с утра вычеркивать еще один день до отъезда. Остальное мелькало ускоренной хроникой. Пробки, офис, люди, макеты, несколько авторских статей, редактура чужих текстов — что угодно, чтобы вспоминать себя только в гостиничном номере.
Бабы — дуры!
Жирный крест в календаре.
День Х.
Несмотря на главную цель поездки, любопытство оказалось живее всех живых. Пока ехал в гостиницу, с интересом разглядывал город, в котором был впервые. Впечатления успешно архивировались, чтобы оказаться под рукой в нужный момент. Этот процесс давно стал отдельным от жизнедеятельности Егора — сказывалась чертова профессия. В то время, как он сам заселялся в номер, принимал душ, выбирал галстук и запонки, чтобы потом каждые три минуты взглядывать на часы и ждать звонка портье о прибывшем такси.
Но в ресторан, где была назначена встреча, Егор Лукин входил спокойным и, устроившись у барной стойки, с расслабленным выражением лица разглядывал окружающих.
Когда в тот же зал явил себя Озерецкий, вспоминать лицо с обложек и постеров оказалось без надобности. Даже если бы по какому-то недосмотру судьбы Егор ни разу в жизни не видел ни одного фильма с этой рожей хоть мельком, все равно узнал бы брата Русланы Росохай. У него даже походка была почти такая же, разве только со скидкой на то, что он «мальчик». Невысокий, щуплый, белобрысый, подвижный — в сущности, совершенно не такой, как на экране. Сейчас Озерецкий в потертых джинсах и серой толстовке (привет, Росомаха времен «Мандарина») пробирался сквозь столики к бару — показатель того, что уж он-то явно его узнал. А за ним следовала невысокая деловитая девица — вполне себе звездной внешности, что совершенно не вязалось со строгим брючным костюмом и белоснежным воротником блузки.
— Мистер Лукин? — разомкнула она губы, едва они приблизились к бару, и Егор имел возможность убедиться: судя по голосу перед ним была Памела Ларс.
Он быстро оказался на ногах, кивнул.
— Приятно познакомиться, — и перевел взгляд на Озерецкого.
