— Что ты ей наговорила?
— Ничего такого, что было бы неправдой! — ни секунды не раздумывая, выпалила жена. Не отпиралась — уже хорошо.
— Я представляю себе, как в твоем исполнении выглядела эта правда! Что?!
— То! Пришлось объяснить твоей глупой наивной дурочке, почему ты вообще с ней связался — толку от этой чертовой игры, если она не приносила результатов? Зато вот теперь… видишь? Интервью в кармане. Цена твоей свободы! Я была права. С самого начала.
— И твоей тоже! — он с силой оттолкнул Олю от себя. — Ты просчиталась.
Ее голова мотнулась, вино из бокала расплескалось и на халат, и на его пальто.
— Да ничего я не считала! — закричала Залужная, не справляясь с эмоциями. — Я не знала, что ты в нее влюбишься! Не знала! Я не этого хотела!
— Так и мстила бы мне! Ей зачем было? — мрачно рявкнул Лукин.
— Это не было местью.
— А чем?
— Я защищалась. Ты сделал ход. Мне нужно было отвечать. Ты вынудил меня защищаться. Не такую уж неправду я сказала!
— Я не играл с тобой в шахматы.
— Ну да, развод с беременной женщиной — не шахматы, — рассмеялась Оля и порывисто приблизилась к нему. Их лица снова были на расстоянии выдоха. — Если хочешь знать, эту информацию я тоже не стала от нее скрывать. Даже она поняла, что ваш роман — не больше чем розыгрыш. Ну не бросишь ты мать своего ребенка, это за гранью!
Он пристально смотрел ей в глаза. Знал, что нет правых в случившемся. У каждого своя вина. Знал, что будущего у них тоже нет. Как бы ни сложилось, общего между ними не осталось. И ребенок — лишь обязательство, которое он принимает на себя.
— А ты не понимаешь очевидного, — Лукин достал из кармана ключи и положил их комод.
— Ошибаешься. Понимаю. Понимаю, что она сразу поверила мне, совсем почти не сомневалась. Женщине, вроде нее, хватает здравого смысла смекнуть, что такой, как ты, просто так ее ублажать не будет. Она очень быстро все по местам расставила. Как думаешь, от большой любви?
— Но ведь дело не в ней.
— А в чем?
— Я не хочу быть с тобой.
— А с ней — хочешь?
— А это тебя не касается, — он повернулся, чтобы уходить.
— Я буду тянуть столько, сколько смогу! — выкрикнула Оля. — Ты не оставил мне выбора — ни с Росохай, ни сейчас.
— Это мазохизм, Оля! — безразлично бросил Лукин и вышел.
Выскочил на улицу, почти ничего вокруг не замечая. Раздражение сменяла усталость. Накатывало ощущение безысходности, которое бесило. Впервые так он себя чувствовал, когда узнал о гибели отца. Тогда подрался с несколькими одноклассниками — кажется, совершенно без повода. Выплескивал бешенство и бессилие. Лицо было разбито, кулаки ссажены, пиджак по дороге домой выбросил в мусорный бак — рукав оказался выдран с мясом.
Теперь морду бить некому, если только самому себе. Понимал, что сам сунулся в ловушку, которая захлопнулась. Загнанный волк, мечущийся среди флажков. И без посторонней помощи не выбраться.
Сел в машину, завел двигатель. Долго сидел, пока в сознание не проникли звуки из магнитолы. Клэптон… Громко выругался и резко вывернул руль, влившись в нестройный поток машин.
Снова злился, теперь на Руслану — поверившую, не спросившую. Опять не спросившую, но легко согласившуюся с Ольгой. И что это? Хваленая женская солидарность?
Идиотизм!
С которым он не видел методов борьбы. Слабая надежда на Озерецкого. И дикий, глупый вопрос: а зачем? Если ей не надо. Если уходит. Если обрывает все, что было.
Ответ он нашел, когда стоял под калиткой дома дяди Севы.
Затем, что болит. Оказывается, болит. Не смертельно, но ощутимо.
Глава 5
Пэм беспомощно поморгала чуть подкрашенными ресницами, обрамлявшими глазки такого ярко-голубого цвета, какого, наверное, и не бывает в природе, широко и, очевидно, постановочно улыбнулась Руслане и медленно проговорила:
— Мне кажется, это слишком для тебя… трагично.
— Для меня это нормально, — отрезала Росомаха и откинулась спиной на стекло. Она сидела на подоконнике, болтая ногами, потихоньку глушила свою законную порцию виски с содовой и косилась на дымоуловитель. Курить хотелось отчаянно. Но администрация гостиницы вряд ли такое па-де-де оценила бы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Уже неделю они торчали в Вене. Прекрасная Вена — как последний пункт натурных съемок после Будапешта перед заключительными штрихами уже в Штатах. У Озерецкого была насыщенная жизнь. У Русланы Росохай — тоже. Сказано: семья.
Руська поморщилась и отпила еще. Потом вяло посмотрела на Памелу Ларс. Агент Антона. И его же невеста. Охеренный глянцевый мир.
— Почему он не мог сделать один глоток из источника? — продолжила удивляться Пэм.
— Потому что для исцеления полагается чистый лист, — принялась нести околесицу Руслана. Это она умела и практиковала. — Чистые мысли, чистый дух, чистое тело. Первый глоток стер его память. Второй — отнял любовь и ненависть. А третий — излечил его смертельные раны. Когда Королевна на это пошла, она понимала, что потеряет его любовь.
— И не попыталась влюбить его в себя заново? — изумилась Пэм.
— А зачем? — следом за ней приподняла брови Руська. — Драматизм теряется.
— Дело в драматизме?
— А то! Я хотела страшно мрачную сказку.
— Тебе надо поработать над мотивацией героев, — со знанием дела сообщила ей Пэм и замолчала, снова уткнувшись в текст.
За полторы недели можно многое успеть. Например, написать короткую сказку-легенду. Перевести ее на английский, чтобы дать почитать будущей родственнице. И сдохнуть несколько раз — когда особенно тошно.
Руслана пожала плечами и повернулась к окну. По стеклу, заливая слезами серую улицу, искажая весь мир вокруг, стучал дождь, вливаясь в потоки, стекавшие вниз.
— Героям не нужна мотивация, — глухо сказала она, — им теперь совсем ничего не нужно. Она отдала свою красоту за целебную силу источника и будет до скончания века увядать в замке. А у него впереди много подвигов и… новые впечатления.
— Боюсь, это ты не продашь, — усмехнулась Пэм. От звука ее голоса Руслана вздрогнула и обернулась, уставившись ей в лицо. Глаза ее блеснули. И только после этого она выпалила:
— Когда-нибудь мир уяснит, что я не собираюсь собой торговать?
— Надеюсь, это не мне адресовано? Потому что мне и так все нравится. Здесь отличный сюжет, дорогая. Но совершенно некоммерческий.
— Почему? — скривила губы Руслана.
— Слишком мрачно.
«Слишком мрачно» — так гласил последний коммент в ее блоге под этой дурацкой сказкой, которую Росохай на вторые сутки после публикации всерьез подумывала снести. Еще не хватало, чтобы он прочитал.
— И статично. Почти нет динамики, — продолжала болтать Пэм.
Но динамики там и не должно быть. Руслана себя, замершую у этого проклятого источника, писала. И мечтала оказаться на месте Рыцаря. Чтоб ни памяти, ни чувств. Тело прилагается. Обыкновенное тело — тощее, угловатое, несексуальное.
— Хотя есть в этой статичности что-то такое… Может быть, из-за перевода не все передано. Жаль, я так и не выучила русский.
— У любви один язык, вы с Энтони его нашли — общий, — отрезала Руська и опрокинула в себя остатки жидкости из стакана. Хотелось еще. Или курить.
Полторы недели, сопровождавшиеся настоящей ломкой.
Полторы недели отупения, искореженных чувств, жара и холода, мокрых от слез подушек и очередного приступа отупения, когда ничего не остается.
Бродила кругами внутри себя и никак не находила выхода.
Полторы недели без него.
Потому что не понимала — как можно так притворяться. Не понимала и не принимала. Прекрасно сознавая, что это новая Руслана — влюбленная в Егора Лукина Руслана — не понимает и не принимает. Росомахе давно все ясно. Но новую не угомонить, не успокоить, трепыхается.
— Ерунда это все, — улыбнулась Руська, не глядя на Пэм. — В каком-то фильме было, что журналист — это писатель на скорую руку…
— В «Сбежавшей невесте». Герой Ричарда Гира.
— Может быть. Короче, иногда меня несет совмещать. Хотя с художественным словом я не очень дружу. Хобби.
