– Ты же сказала, что знала Ванденпостов из Филадельфии, – напомнила Маргарет.
– Знала, но теперь я не уверена, что он из этой семьи.
– Я могу увлечься им, просто чтобы наказать тебя за снобизм.
– Дорогая, это не снобизм, это вопрос воспитания. Снобизм вульгарен.
Маргарет сдалась. Броня материнского превосходства непробиваема. Бесполезно ее урезонивать. Но Маргарет не собиралась подчиняться матери. Гарри ей слишком интересен.
– Любопытно, что собой представляет этот мистер Мембери? Мне нравится его красная жилетка. Он не выглядит человеком, регулярно совершающим трансатлантические рейсы, – заметил Перси.
– Мне кажется, что он какой-то чиновник, – сказала мать.
«Да, выглядит он именно так», – подумала Маргарет. У матери острый взгляд, в этом ей не откажешь.
– Вероятно, он служит в авиакомпании, – предположил отец.
– Он больше похож на обычного гражданского служащего, сказала бы я, – возразила мать.
Стюарды подали главное блюдо. От бифштекса мать отказалась.
– Я не ем ничего жареного, – заявила она Никки. – Принесите мне немного сельдерея и икры.
С соседнего столика донеслись слова барона Габона:
– У нас должна быть своя земля – другого решения нет!
– Да, но вы допускаете, что это будет милитаризованное государство, – с недовольством отметил Карл Хартманн.
– Для защиты от враждебных соседей!
– Но вы допускаете дискриминацию по отношению к арабам для блага евреев, а милитаризм вкупе с расизмом рождают фашизм, против которого мы боремся.
– Тише, не так громко, – сказал Габон, и дальнейших их слов было не разобрать.
В обычных обстоятельствах спор заинтересовал бы Маргарет, те же проблемы она обсуждала с Яном. Социалисты раскололись по вопросу о Палестине. Одни говорили, что это шанс создать идеальное государство, другие – что земля принадлежит людям, которые на ней живут, а потому она может быть «отдана» евреям с не меньшими основаниями, чем ирландцам, гонконгцам или техасцам. Тот факт, что большинство социалистов составляли евреи, только осложнял проблему.
Но сейчас она хотела, чтобы Габон и Хартманн угомонились и чтобы отец их не услышал.
Увы, ее мольбы были тщетны. Они спорили о том, что лежало у них на сердце. Хартманн снова повысил голос, и отец не мог его не услышать.
– Я не желаю жить в расистской стране!
– Не знал, что мы летим в еврейской компании! – громко сказал отец.
Маргарет в ужасе посмотрела на него. Было время, когда политическая философия отца имела хоть какой-то смысл. Когда миллионы трудоспособных людей не могли найти работу и умирали от голода, нужна была смелость, чтобы сказать: и капитализм, и социализм провалились, а демократия не дала простому человеку ничего хорошего. Имелось что-то привлекательное в идее всемогущего государства, управляющего экономикой под водительством доброго диктатора. Но эти высокие идеалы и смелые высказывания дегенерировали в бессмысленный фанатизм. Она вспомнила об отце, когда нашла дома в библиотеке экземпляр «Гамлета» и прочитала такую строчку: «О, что за гордый ум сражен!»
Маргарет не думала, что мужчины за соседним столиком услышали грубый выкрик отца, потому что он сидел к ним спиной, а они были слишком поглощены спором. Чтобы отвлечь отца от этой темы, она быстренько спросила:
– А в котором часу мы ляжем спать?
– Я бы лег пораньше, – сказал Перси. Это было необычно для него, но парня занимала романтика ночевки в самолете.
– Мы ляжем в обычное время, – буркнул отец.
– По какому времени? – спросил Перси. – Должен ли я лечь в десять тридцать по английскому летнему времени или в десять тридцать по ньюфаундлендскому светосберегающему времени?
– Америка – расистская страна! – между тем продолжал громогласную дискуссию барон Габон. – И Франция тоже, и Англия, и Советский Союз. Все они расисты!
– Господи Боже мой! – только и мог сказать отец.
– В девять часов тридцать минут люди усталые очи сомкнут, – сказала Маргарет.
Перси подхватил игру в рифмы:
– В десять ноль пять я лягу в кровать.
В эту игру они играли еще детьми. Мать тоже решила подключиться:
– И я буду спать в десять ноль пять.
– Расскажи мне сказку, пока не закрылись глазки, – продолжил Перси.
– Папа сердитый заснет как убитый, – не осталась в долгу Маргарет.
– Твоя очередь, папа, – сказал Перси.
На минуту воцарилась тишина. В старые денечки отец играл с ними, пока от озлобления у него не изменился характер. Лицо его просветлело, и Маргарет подумала, что он включится в игру. Но тут с соседнего стола донеслось:
– Тогда зачем же создавать еще одно расистское государство?
Это переполнило чашу. Отец обернулся, лицо его раскраснелось, он угрожающе зашипел. Прежде чем кто-нибудь попытался его удержать, он выкрикнул:
– А ну-ка, еврейские типчики, потише!
Хартманн и Габон посмотрели на него с изумлением.
Маргарет почувствовала, что покраснела до корней волос. Отец сказал это достаточно громко, так, что его слышали все, и в столовой воцарилась мертвая тишина. Маргарет мечтала, чтобы под ней разверзся пол и она куда-нибудь провалилась. Мысль о том, что все сейчас уставятся на нее, зная, что она – дочь этого грубого пьяного дурака, сидевшего напротив, была непереносима. Она поймала на себе взгляд Никки и увидела по выражению его лица, что он ей сочувствует, и от этого Маргарет стало еще хуже.
Барон Габон побледнел. Сначала показалось, что он как-то ответит, но он, видимо, передумал и отвернулся. Хартманн криво усмехнулся, и в голове Маргарет промелькнула мысль, что ему, вырвавшемуся из нацистской Германии, все это кажется не столь уж серьезным.
Но отец предыдущим заявлением не ограничился.
– Это ведь салон первого класса, – добавил он.
Маргарет не сводила глаз с барона. Как бы игнорируя отца, он поднял ложку, но рука его дрожала, и Габон пролил суп на серо-голубую жилетку. Он положил ложку.
Этот видимый знак боли глубоко тронул Маргарет. Она почувствовала отвращение к отцу. Маргарет повернулась к нему и наконец ощутила в себе смелость сказать ему все, что о нем думает:
– Ты сейчас грубо оскорбил двух самых достойных людей в Европе!
– Двух самых достойных евреев в Европе.
– Не забывай про бабушку Фишбейн, – вставил свою реплику Перси.
Отец накинулся на него. Размахивая пальцем, он закричал:
– Прекрати нести эту чепуху, слышишь?
– Мне нужно в туалет, – сказал Перси, вставая. – Меня тошнит.
Маргарет поняла, что они с Перси дали отпор отцу, и он ничего не мог с ними поделать. «Пусть это будет наш Рубикон», – подумала она.
Отец повернулся к Маргарет.
– Помни, эти люди выгнали нас из нашего собственного дома! – прошипел он. Затем снова повысил голос: – Если они хотят разъезжать вместе с нами, пусть сначала научатся хорошим манерам!
– Довольно! – прозвучал чей-то голос.
Маргарет оглянулась. Говорил Мервин Лавзи, мужчина, который сел в самолет в Фойнесе. Он встал. Стюарды Никки и Дэйви испуганно замерли. Лавзи пересек столовую и с угрожающим видом оперся руками о стол Оксенфордов. Это был высокий, властный мужчина лет сорока, с густыми, начинающими седеть волосами, черными бровями и точеными чертами лица. На нем был дорогой костюм, но говорил он с явным ланкаширским акцентом.
– Буду вам признателен, если вы соблаговолите придержать свои мысли при себе, – сказал он тихо, но угрожающе.
– Вас это ни черта не касается! – рявкнул отец.
– Ошибаетесь, касается.
Маргарет заметила, что Никки торопливо удалился, и она поняла, что он побежал за другими членами экипажа.
– Вам это невдомек, но сегодня профессор Хартманн – самый крупный физик в мире, – продолжал Лавзи.
– Мне плевать, кто…
– И мне кажется, что сказать такое – все равно что публично испортить воздух.
– Говорю что хочу! – Отец начал приподниматься со стула.
Лавзи посадил его на место, сильной рукой надавив на плечо:
– Наша страна воюет с такими, как вы.
– Отстаньте от меня! – прошипел отец.
– Отстану, если вы заткнетесь.
– Я позову капитана…
– Вам не надо никого звать. – В столовую вошел капитан Бейкер. В форменной фуражке у него был вид человека, привыкшего командовать. – Я здесь. Мистер Лавзи, могу я попросить вас вернуться на свое место? Я буду вам крайне обязан.
– Хорошо, я сяду. Но я не желаю молча слушать, как самого выдающегося ученого в Европе называет еврейским типом этот пьяный олух.
– Пожалуйста, мистер Лавзи.
Тот вернулся на свое место.
Капитан повернулся к отцу:
– Лорд Оксенфорд, я надеюсь, что все просто ослышались. Уверен, вы не называли других пассажиров словами, повторенными мистером Лавзи.
Маргарет молила Бога, чтобы отец на этом замолк, но, к ее огорчению, он только разбушевался.
– Я назвал их еврейскими типами, кем они и являются, – фыркнул отец.
