Внимание Элеонор привлекла красивая женщина у входа. Она держала за руку маленького мальчика, с виду лет трех, одетого на выход в нарядный матросский костюмчик. У ребенка было ангельское личико, большие голубые глаза, круглые румяные щечки и губки бантиком, которые он приоткрыл от удивления, разглядывая из-под материнской руки оживленный, ярко освещенный зал.
Элеонор ощутила знакомый приступ тоски: она все еще надеялась родить ребенка. Больше чем надеялась – мечтала. Ее одолевало желание снова взять в руки малыша, щекотать, целовать и тискать маленькое пухлое тельце. Иногда Элеонор казалась себе королевой из сказки мистера Ллевелина, которая потеряла ребенка и так хотела другого, что была готова пойти на сделку с дьяволом. Однако Элеонор двигали не только эгоистичные побуждения. Какая-то часть ее задавалась вопросом: а вдруг еще один ребенок, маленький мальчик, и есть то, чего не хватает Энтони? Конечно, он любит дочерей, но разве мужчина не мечтает о сыне, который вырастет точной его копией? Элеонор рассеянно положила руку на плоский живот. У них с Энтони еще бывали редкие минуты нежности, когда у него получалось, и Элеонор вполне могла бы забеременеть… Увы, как она ни хотела, как ни старалась, за десять лет ничего не вышло.
Элеонор с сожалением отвела взгляд от женщины и ребенка. Те уже сели за стол; малыш старался вести себя прилично, как учили, но большие круглые глаза, деловито осматривающие незнакомое место, выдавали в нем шалуна. Элеонор отвернулась к окну. Темно-серые тучи опустились над Лондоном, и город помрачнел. В чайной горел свет, и когда Элеонор взглянула на отражение яркого, теплого зала в окне, за которым спешили призрачные прохожие, то случайно увидела саму себя.
Всегда испытываешь потрясение, когда неожиданно видишь себя со стороны. Женщина, которая взглянула на Элеонор, казалась образцом сдержанной респектабельности. Прямая спина, модная, но не броская одежда, аккуратная прическа под шляпкой. На лице – маска любезности, за которой ничего не видно; взгляды людей скользят по такому лицу, не задерживаясь. Женщина в стекле выглядела воплощением всего, что Элеонор презирала. Кто бы подумал, что Искательница Приключений вырастет такой скучной особой? Элеонор иногда вспоминала себя в детстве – маленькую девочку с широко распахнутыми озорными глазами, спутанными волосами и неутолимой жаждой деятельности. Ей нравилось думать, что та девочка по-прежнему где-то рядом, не исчезла, а превратилась в жемчужину, просто спряталась и теперь ждет, когда ее найдут феи, а лес вернет к жизни.
Элеонор стало грустно, и она сделала то, что всегда делала под гнетом печальных мыслей: начала действовать. Жестом подозвала официанта, расплатилась, взяла сумочку и пакет с платьем, которое купила для прикрытия, даже толком не разглядев, рывком открыла зонт и шагнула в дождь.
* * *В вокзальной кассе было полно народу и сильно пахло мокрой одеждой. Элеонор встала в хвост недовольной очереди и постепенно продвинулась до самого начала.
– У меня заказаны билеты на имя Эдевейн, – сказала она кассиру за стойкой.
Тот начал рыться в ящике с документами; Элеонор оглянулась на теснящуюся толпу и заметила:
– Поезд, наверное, переполнен.
– Предыдущий сломался, – ответил кассир, не поднимая головы. – Меня весь день осаждают желающие поменять билеты. Как вы сказали, Эдевейн?
– Да.
– Вот, держите. – Клерк просунул под решетку кассы два билета. – Третья платформа.
Элеонор повернулась, чтобы уйти, взглянула на два билета в обтянутой перчаткой руке и снова протолкалась к стойке.
– Мой муж не поедет. Ему неожиданно пришлось задержаться.
Очередная отговорка. Теперь Элеонор сочиняла их, не думая.
– Деньги за билеты не возвращаем, – сообщил кассир, который уже занялся следующим пассажиром.
– Не надо денег, я просто хочу вернуть билет. – Элеонор пододвинула билет кассиру. – Мне он не нужен, а кому-то пригодится.
Она сидела в вагоне и ждала, когда поезд отправится. По платформе туда-сюда сновали люди в костюмах, носильщики толкали сквозь толпу тележки с кренящимися башнями из чемоданов, небольшие группки людей увлеченно, с объятиями и поцелуями, выполняли ритуал прощания. Элеонор смотрела на них и думала, что самые яркие минуты ее жизни проходили на станциях и вокзалах. День, когда она впервые встретила Энтони, лимонад на станции метро «Бейкер-стрит», и еще одно утро в четырнадцатом году, когда провожала мужа на войну. В военной форме Энтони выглядел настоящим щеголем; рядом был Говард, два молодых человека в самом расцвете молодости.
Когда Энтони сказал, что собирается поступить на военную службу, они лежали бок о бок на одеяле у озера в Лоэннете. В мозгу Элеонор пронеслись сотни причин, почему он должен остаться дома.
– Мы ведь так счастливы! – вырвалось у нее.
– Мы снова будем счастливы, когда я вернусь домой.
– Если вернешься.
Она брякнула, не подумав, хуже и не скажешь. Слова прозвучали резко, эгоистично и по-детски жестоко, но в них была правда. После Элеонор бранила себя за несдержанность. Предстоящие четыре года научат Элеонор терпению, однако тогда от панического ужаса и бессилия она разозлилась.
– Знаешь, это война, там мало не покажется.
Энтони отодвинул упрямый локон, упавший ей на глаза. От прикосновения пальцев к виску Элеонор вздрогнула.
– У меня медицинская подготовка, Элеонор. Я могу принести пользу.
– Ты нужен мне. Есть другие врачи, с клинической практикой.
Он мягко улыбнулся.
– Знаешь, больше всего на свете я хотел бы остаться здесь, с тобой… Но кем я буду, если не поеду со всеми? Как ты будешь смотреть на меня, если я не выполню свой долг? Если человек не может принести пользу своей стране, ему лучше умереть!
Элеонор знала, что, как бы она ни уговаривала, Энтони не отступится, и это осознание жгло огнем. Чувствовалось во рту вкусом пепла.
– Обещай, что вернешься, – сказала она, обнимая мужа и прижимаясь к его груди, словно он был скалой в бушующем море.
– Конечно, вернусь. – Ни тени сомнения. – Меня ничто не остановит.
В день, когда Энтони уезжал, они дошли до вокзала и сидели вместе в вагоне, пока поезд заполнялся юными солдатами в новенькой военной форме. Энтони целовал Элеонор, и она подумала, что никуда его не отпустит, а потом раздался гудок паровоза и она оказалась на платформе, одна, а поезд уезжал все дальше и дальше. Элеонор вернулась домой. Там было тепло и тихо. В камине в библиотеке тлел огонь, совсем как когда они уходили.
Тишина оглушала.
На столе под окном стояла их фотография, и Элеонор попыталась убедить себя, что Энтони наверху или пошел к озеру и вот-вот вернется и окликнет ее… Вдруг стало ясно, какими невыносимо долгими будут предстоящие дни, недели, месяцы.
Слава богу, у нее есть Дебора, которая требовала внимания. Не так-то легко погрузиться в парализующий страх, когда на тебя смотрят большие доверчивые глаза, когда крошечный человечек хочет улыбаться и старается понять по маминому лицу, можно это делать или нет. Однако за веселым выражением лица, за всеми песенками, стишками и сказками Элеонор едва дышала. От каждого стука в дверь у нее замирало сердце. Узнав в деревне о смерти очередного солдата, она испытывала щемящую боль, а потом втайне радовалась, что это не Энтони. Облегчение при виде письма, а не телеграммы с черной каймой сразу улетучивалось, когда Элеонор смотрела на дату и понимала, что письмо отправили довольно давно, с тех пор всякое могло случиться.
Вначале по его письмам было невозможно понять, как обстоят дела на самом деле. Конечно, Энтони упоминал про обстрелы, про сбитые дирижабли… Так, мелкие происшествия, легкие неудобства. Впервые попав под немецкую газовую атаку, он писал, что это «произошло при самых идеальных обстоятельствах», ибо «предупредительные меры очень эффективны». Элеонор знала, что муж темнит, это успокаивало и злило одновременно.
Ему дали недельный отпуск, и Элеонор встретила его в Лондоне, вне себя от волнения. У нее все валилось из рук, она даже не открыла книгу, которую взяла почитать в поезд. Элеонор принарядилась, но потом ей стало стыдно: ведь это же Энтони, ее любимый, и озабоченность мелочами вроде того, какое платье лучше сидит, показывала, что она, Элеонор, не верит в их любовь.
Элеонор и Энтони встретились и заговорили одновременно: «Может, мы…», «Я думаю…», а потом, после мучительной заминки, когда на миг показалось, что все их чувства превратились в прах, они одновременно рассмеялись и не могли остановиться, и продолжали хохотать в привокзальном кафе, куда зашли выпить чаю. После этого они вновь стали теми, кем были раньше, Энтони-и-Элеонор, и она потребовала, чтобы он все рассказал.
– Абсолютно все, без утайки, – подчеркнула она, отчаянно желая узнать, что скрывается за его вежливыми, но малосодержательными письмами.
