— Нет.
— Она сказала: «Господи, а я-то гадала, куда эта книга запропастилась!»
Женщины посмеялись, взяли бокалы и бутылку и вышли в знаменитый садик Хью.
— Мы живы, детка. Помни об этом.
— Да. Живы.
4
Вторник, 11 августа 1998 г.
Доктор Фабиан, как обычно, едва помещавшийся в кресле, откинулся назад и почти молитвенно сложил руки, касаясь пальцами губ.
— Интересно, — проговорил он. — Вы превосходно рассказали: мне казалось, что я смотрел фильм — корабль, люди, море голубых одеяний.
— Да, все было поразительно живо. Но почему меня охватила грусть? Ведь эта сцена скорее комическая.
— Нет. Совсем нет. Она печальна. Печальна до предела. Печальна и по-своему мудра.
— Мудра?
— Именно. Сны обладают определенной цельностью. Не сомневаюсь, что вы об этом знаете. А с цельностью часто соседствует мудрость. Сны — это мы; сон демонстрирует человека. Говорит: я покажу, кто мы такие, — врач отвел взгляд. — На этом социальном маскараде — особенно у нас, в Северной Америке — мы так долго носили костюмы и маски, что убедили себя, будто более невозможно увидеть, какие мы на самом деле. Мы думаем, будто теперь нам нет необходимости тревожиться, что нас разглядят. Но под личиной на каждом из нас — запятнанное голубое платье. И никто не в состоянии избегнуть испытующего взгляда. Никто. Хотя все считают по-другому: не я… не мы… Немыслимо, возмущаемся мы. Как вы смеете сомневаться во мне? Мне нечего скрывать. Но, пожалуй, это самые опасные слова, которые способен произнести человек. Полагать, что вам нечего скрывать, равносильно признанию вины.
Несколько мгновений Джейн не отвечала, а потом произнесла:
— Мне не нравится слово «вина».
— Да, оно резкое, — согласился врач. — Но не я его придумал. Дело в том, что вина в каждом из нас. Что еще?
— Еще?
— Что еще вы хотели мне рассказать?
Джейн закурила.
— Я обнаружила, где Грифф.
— Неужели? И где же?
— Он живет у наших друзей Декстеров — Найджела и Сьюзен.
— Ах да, я знаю: они актеры.
— Учились вместе с Гриффом еще до того, как я с ним познакомилась. Моя подруга Клэр мне сказала. Кажется, я вам о ней упоминала. Клэр Хайленд.
— Как-то говорили. Она преподает.
— Да. Историю. Так вот… — Джейн обвела глазами комнату и остановила взгляд на висевшем за спиной врача трагическом портрете ученого работы Пауля Клее. — Она знает, с кем мой муж.
— С ней?
— Нет.
— Так с кем же?
— Я зашла в «Зерс», хотела приготовить салат из тунца… — Джейн не отрывала глаз от портрета. В этот момент ей показалось, что он — отражение ее самой. Куда все подевалось? — И там встретила женщину, которая работает у нас в театре в отделе реквизита… ее зовут Мери Джейн Рэлстон. Она первая мне сказала. Ее слова были жестоки. А Клэр — поведала о том же, но спокойно и, на мой взгляд, тактично.
Она перевела взгляд в окно.
— Говорите, Джейн, — ободрил ее врач. — В интерпретации любой из них. Тон не важен. Итак, кто это?
— Джонатан Кроуфорд.
— Понятно.
— Учитывая, что я сказала, вы восприняли все удивительно спокойно.
— Что ж… я не собираюсь делать вид, будто такие вещи легко принять. Для вас. И тем не менее…
Джейн рассмеялась:
— Что значит ваше «тем не менее»? Вы этого ожидали?
— Нет. Но не особенно удивлен.
Джейн затушила сигарету.
Фабиан молчал.
— Вы хотите убедить меня, что это нормально? Что это одно из условий удовлетворения амбиций? Так считает Клэр. «Не забывай, кто такой Грифф, — сказала она. — И к чему стремится».
— И в каком-то смысле она права. Совершенно права.
Джейн потерла ладонь о ладонь, сделав вид, будто аплодирует.
— Именно. В самую точку. Вот тебе мой зад и дай мне мои роли! А почему бы и нет? На жену, на семью, на ребенка — на все наплевать. Тьфу! Зато мои роли при мне — я их добыл!
— В самом деле? Добыл?
— Да. Обе.
— Понятно.
— Что понятно?
— А вы?
— Что значит «вы»?
— Это вопрос о ваших желаниях и мотивах. Неужели вы никогда не хотели чего-нибудь так сильно, что готовы были на все?
Джейн подозрительно покосилась на врача.
— Похоже, вы нервничаете? Не желаете отвечать? Напомнить вам о том молодом человеке? Который работает в компании «Белл»?
— Не надо.
— Понятно.
— Понятно… — Джейн смотрела на Фабиана. Он улыбался. — Понятно… Понятно… Понятно… — Пожатие плечами — и снова пожатие плечами. — Вот так устроен мир…
— Так устроен мир, в котором вы выбрали место для себя. И множество других миров. Вы полагаете, Ивана Трамп в самом деле любила Дональда? Или Дональд любил ее? Ничего подобного. Однако они получили то, что хотели: он — красивую женщину; она — деньги.
— Но театр на самом деле не такой.
— Совершенно согласен. Только и в театре есть такие люди. Становятся такими, когда им это надо.
Джейн вздохнула.
Реальность оказалась сильнее ее — в каком-то смысле. Но в то же время, не зная почему, она чувствовала себя умиротворенной.
— Вы получили от своего молодого человека то, что хотели?
Джейн помолчала, а потом ответила:
— Да.
Только, пожалуйста, не говорите «Понятно».
Несколько мгновений Фабиан не нарушал молчания.
— Как Уилл? — наконец спросил он.
Джейн посмотрела ему в глаза:
— Уилл?
— Ну да, Уилл. Как он?
Джейн отвела взгляд.
— Вы умный человек, Конрад.
— Допустим. Но каков ответ?
— Я его теряю.
— Тогда верните его.
— Но как?
— Показав, что вы с ним. С ним, Джейн. С ним. А не в винном тумане и не погружаетесь в совсем не идущую вам жалость к себе. Встряхнитесь! Возьмите себя в руки. Дайте ему понять, что вы — это по-прежнему вы.
Джейн затушила недокуренную сигарету:
— И вы полагаете, он вернется?
— Который из них?
Джейн снова сдержанно улыбнулась.
Ах ты, сукин сын. Но умный сукин сын.
— И тот и другой. Оба.
— Да.
— Откуда вы знаете?
Доктор Фабиан улыбнулся своей странной, заговорщической улыбкой, разомкнул пальцы и наклонился вперед.
— Потому что я тоже надевал голубое платье. И знаю, наступает такое время, когда хочется его сбросить. На самом деле, просто необходимо сбросить, чтобы продолжать жить. И когда такое случится, вы будете с Гриффом вместе. И Уилл с вами.
5
Среда, 12 августа 1998 г.
В воскресенье вечером, расставшись с Джейн, Милош пошел на автостоянку у Театра Тома Паттерсона забрать свой фургон, но полчаса просто так просидел за рулем и в полной тишине выкурил две сигареты — никакого радио, никаких кассет.
А потом вернулся домой. Агнешка ничего не сказала ему, только «Привет» и не обернулась от плиты, на которой тушила голубцы. За ужином они тоже не разговаривали. Антон лежал рядом в стоявшей на полу колыбельке. Он спал — как почти все время теперь.
После еды Милош взял ребенка на руки и прижал к плечу — от мальчика странно попахивало. И не потому, что он испачкал пеленку. Так пахнет от умирающих, которые лежат и ждут конца. Почти что благостный запах — возродившегося естества — когда всевозможные ароматы присыпок и благовоний повседневной жизни сменяются духом самой жизни. Плоть и только плоть. Ничего более.
— Он хоть просыпается? — спросил Милош.
— Мало, — ответила Агнешка, по-прежнему не глядя на мужа. Теперь все больше и больше казалось, что она разговаривала с кем-то за его спиной, или стоявшим в стороне, или только с собой. Она убрала со стола грязные тарелки, вилки и ложки и сложила в раковину — в такую горячую воду, что обожгло пальцы.
Милош опустил сына в колыбельку и поднялся наверх.
В понедельник он вернулся на работу.
О своих проблемах не распространялся.
Не было такого человека, с кем бы он мог поговорить: никто бы не понял. К тому же единственный совет, в котором он нуждался, был ему недоступен — совет врача.
И Агнешка тоже сникла: ушла первоначальная паника по поводу здоровья Антона, но ушли и надежды, что Бог вмешается и все исправит. Она считала себя подвижницей, хотя в истинном смысле таковой не была. Вдохновенно родила и мечтала об одном — быть женой и матерью. И не желала для себя ничего другого. Все ее устремления сводились к тому, чтобы достигнуть положения «независимой» дамы, и это ей давал брак с Милошем. Она стала замужней женщиной. В традиционном понимании своей культуры и религии обрела судьбу. Но слабо воспринимала действительность и ее последствия. Не то чтобы не хватало разумения — вовсе нет. Просто она заключила с действительностью соглашение: если ей гарантированы надежность и уверенность, она станет подчиняться правилам.
