«Вот только я могу так вляпаться», – подумала Клара и откатила дверь шкафа-купе.
* * *
Когда шаги и голоса совсем стихли, Клара с облегчением выдохнула и вышла из своего укрытия. В гостиной было накурено, открыть окно она побоялась – Коваленко все еще не покинул здание, поэтому расположилась на кухне за столом, где воздух пропитался запахом кофейных зерен и бергамота. Пальцы все еще нервно подрагивали, вдобавок Клару подташнивало от пережитого стресса. Что делать дальше? Позвонить Коваленко и признаться, что она находится в квартире Уварова? Но он только начал ей доверять, а тут узнает, что она стояла в шкафу и подслушивала. Ее положение было таким глупым, что нарочно не придумаешь. Немного поразмыслив, Клара решила немного подождать: может, Коваленко заглянет сегодня еще раз или, как поведал в разговоре с Клавдией Петровной, даст ключи следователям, которые будут дежурить в квартире. Тогда у нее есть шанс выскочить незамеченной.
Клара заварила чай, достала из кухонного шкафчика мед и села за стол рядом с окном. Звонкий детский смех доносился с игровой площадки. Аномальное для Сочи обилие снега вызвало головную боль у городских служб, но дети от души радовались редким белым осадкам и не собирались упускать момент для игр.
Чтобы как-то скоротать время, Клара вынула из сумки пакет, в котором лежали листки из дневника Тамары, и начала читать.
«Я быстро привыкла к новому имени – Лаура. Мне так часто приходилось менять имена, что новое казалось ничем не хуже других. К тому же оно удачно подходило к моему нынешнему облику. Первый год с полковником прошел безупречно: мы переехали в загородный дом и тщательно изображали счастливую супружескую пару. Я воспитывала дочь полковника – ее звали Катрина. Девочка была немного странной: ее привлекало все, что было связано со смертью. Несколько раз она убегала в лес, находила там мертвых животных, складывала их в коробки и хранила у себя под кроватью, пока прислуга не выбрасывала трупики из-за запаха.
Мы вели уединенный образ жизни: полковник тщательно оберегал нашу тайну и не хотел, чтобы девочке кто-то сказал о подмене мамы. Изредка приезжающие близкие родственники поражались моему сходству с его покойной женой, но утверждали, что у меня совершенно иной характер.
За год совместного проживания полковник очень изменился. И хоть улыбался он так же редко, как и раньше, но от него больше не веяло холодом и надменностью. Он все больше времени проводил со мной и дочерью, начал чаще смотреть мне в глаза, говорить комплименты, приглашал меня на вечерние прогулки по саду. Я понимала, что у него назревает ко мне какой-то разговор, но о чем конкретно, не догадывалась.
В один из дней мы приехали в Москву – это случилось накануне распада Советского Союза. В поездке нас сопровождали три офицера внутренних войск. У полковника была деловая встреча, а нас с Катриной разместили в гостинице.
Момент, когда все изменилось, я помню как сейчас: мы обедали с Катриной в ресторане. Мимо нас прошла парочка, женщина обернулась и воскликнула: «Тамара! Это ты? О боже мой! Да тебя не узнать!» Я вздрогнула, повернулась и узнала Алену, девушку с которой училась в Усть-Каменогорске на закройщицу. Как она меня узнала через столько лет, ума не приложу. Катрина отреагировала быстрее меня: девочка сказала, что ее мамочку зовут Лаура, что тетенька обозналась, а я деликатно подтвердила слова «дочери», нарочно придав своему голосу латышский акцент. Но провести Алену было не так просто. Усевшись вместе со спутником за заказанный ими столик, она сверлила меня настойчивым взглядом. Заметив эту ситуацию, один из охранников немедленно сообщил полковнику. Не успели мы подняться в номер, как он залетел туда же, расспрашивая меня об Алене. Катрину увели в детскую, и я слышала, как девочка отчетливо закричала по дороге: «Не трогай маму, ты снова ее сломаешь!» На меня навалился жуткий страх. В голову закрались сомнения: а не убил ли он собственную жену?
Я подробно рассказала, при каких обстоятельствах мы познакомились с Аленой и как расстались. Полковник внимательно меня выслушал, кивнул головой и успокоился. Наверное, этим бы все и закончилось, но в дверь постучали, охранник приоткрыл дверь и сказал, что со мной хочет поговорить подруга детства. Я сразу поняла, что это Алена, и мысленно выругалась.
Полковник, конечно, не мог допустить этого разговора, и меня отправили через смежную дверь в соседний номер. Я слышала задиристый тон Алены, потом ее ехидный смех, затем глухой стук и звук упавшего тела. Затем наступила долгая и мучительная тишина. Я закричала, начала бить в дверь кулаками, умолять его пощадить ее. Говорила, что она – никто, пустышка, что мы уедем и все будет по-прежнему. Но меня никто не слышал.
Когда стемнело, открылась дверь, пропуская ко мне полковника. Он сказал, что моя подруга упала в обморок и ударилась головой о край стола; что сейчас она лежит в больнице, но с ней все будет хорошо. Увы, я знала, что это не так: нутром чувствовала, что несколько часов назад он забрал жизнь ни в чем не повинной женщины.
Он приказал мне собрать вещи, и мы поспешно съехали. С этого момента я ощущала себя восковой куклой: у меня пропал интерес к жизни, точнее, события мелькали передо мной, будто кадры из фильма о чьей-то чужой жизни… не моей. Я не чувствовала вкуса пищи, не ощущала радости. В первую очередь от этого страдала Катрина. Она первой заметила перемены во мне и тут же накричала на отца: «Ты все-таки ее сломал!»
Вечером одна из ее нянь рассказала мне, что я уже не первая из тех, кто был представлен Катрине в качестве родной матери. Девочка все понимала, просто воспринимала это как игру. Полковник пытался со мной поговорить, но я не реагировала на эти попытки. Я физически чувствовала, как день за днем умирает моя душа.
Через месяц меня снова привезли в дом на окраине Юрмалы и поселили на мансардном этаже. Моя прежняя тюрьма распахнула для меня объятия, но только теперь я поняла, как гуманно со мной поступали прежде. Я знала, что своими ногами отсюда уже не выйду. Меня ждала одна дорога – на тот свет. Это знала я, это знала и Вилма. Мою спальню вновь запирали на ключ, но теперь не было совместных завтраков и ужинов. Полковник отдалился от меня. Зато у меня появился новый посетитель – врач-психиатр. Он навещал меня раз в неделю, а Вилма зорко следила за приемом прописанных им лекарств.
Лечение не помогало, мое состояние ухудшалось, и в один из дней полковник посетил мою спальню. Он сказал, что сожалеет о произошедшем и хочет все исправить. Я ответила, что смерть исправить нельзя. Мои слова явно задели его за живое и он резко сменил манеру поведения.
На нескольких листах Тамара описывала, как подвергалась психологическому прессингу и запугиванию со стороны полковника. В течение месяца он ежедневно посещал ее спальню и требовал от нее покорности и исполнений их договоренности, а не получая в ответ нужных слов, жестоко избивал. Тамара в красках описывала все садистские приемы, которыми он пользовался. Судя по обилию зачеркнутых слов, эта часть дневника далась Тамаре с особым трудом.
Я настолько привыкла к его угрозам и избиениям, что воспринимала их как должное. Ни на один день он не прерывал свой ритуал. Однажды я не выдержала и попыталась перерезать столовым ножом себе вены. После этого ко мне приставили сиделку, которая неотступно следила за мной. Дозу лекарств удвоили, и я вообще перестала хоть что-то соображать. Из-за слабости в теле я перестала ходить, а затем и вставать с постели.
В таком состоянии я пробыла около полугода. За это время страны, в которой я родилась, страны, занимавшей одну шестую часть суши, не стало. Латвия превратилась в самостоятельное государство со своими паспортами и новой валютой.
Шел 1992 год, я все еще находилась в заложницах у полковника-психопата. В один из дней в комнату вошел высокий мужчина в белом халате. Лица я не разглядела – привычная пелена застилала глаза, но его голос я узнала сразу. Это был голос Тихони!
Я не знала, как, но была уверена, что он вытащит меня из этого ада».
Стемнело. Строчки дневника начали плясать и сливаться перед глазами. На кухне стало невозможно читать даже рядом с окном, вдобавок Клару клонило ко сну. Она прошла в гостиную и сложила дневник в сумку. В квартиру никто так и не пришел. Клара позвонила Лиле, предупредила, что придет только утром, и отключила телефон. Затем легла на диван и укрылась пледом, пропахшими одеколоном Юрия. Вдохнув знакомый аромат, Клара вспомнила его манеру двигаться, говорить и, конечно, самодовольную улыбочку. Слезы навернулись на глаза, и она тихо заплакала.
