говорить.
— Как? — поразился он. — Введите меня в курс дела!
И мы снова переглянулись. Туровский беспомощно пожал плечами, и я понял, что его надо спасать.
Я глубоко вздохнул и начал:
— Господин депутат! — мой голос звучал как призыв к помощи. — С самого начала круиза на нашей лодке творятся самые невообразимые вещи.
Я вдруг испугался, что он понимает, что над ним смеются, и повнимательней к нему присмотрелся. То, что я увидел, чуть не повергло меня в шок.
Депутат Прищипенко слушал меня с таким видом, будто находился в собственном кабинете. Он надул щеки, выпятил губы, задумчиво уставился в одну точку — само внимание. Именно так, понял я, выслушивает он тех, кому посчастливится добраться до его высокого внимания. Именно так он вершит судьбы несчастных.
Я поймал себя на мысли, что довольно долгое время молчу, а Прищипенко с удивлением смотрит на меня.
— Ну вот, — спохватился я. — Сначала, как вы знаете, уважаемый депутат, от инфаркта скончался участник круиза, некий Роман Левит. Вы познакомились с ним за пятнадцать минут до его смерти, — не преминул я ввернуть это обстоятельство.
— Да, да, — нетерпеливо проговорил он, — дальше, дальше.
— Вот, — кивнул я, — а дальше сердечные приступы произошли еще с двумя людьми. Потом было это странное объявление, которое слышали все, и вы в том числе.
— Да, — кивнул он тоже. — Возмутительно…
Что именно возмутительно, он уточнять не стал — и так все вроде понятно.
— Потом исчез один из тех, кто испытал сердечный приступ, и это серьезно нас беспокоит, — продолжал я.
— Почему? — вскинул он на меня глаза.
— Ну как? — развел я руками, — мало ли какие рецидивы может вызвать этот странный сердечный приступ?
— Почему странный? — деловито осведомился он.
Мне всегда было интересно: он от рождения глупый, или это государственная служба делает людей такими?
Я ответил:
— Мы же не знаем, действительно ли это был сердечный приступ, или это результат действий маньяка, который способен на все?
— Ага, — сказал Прищипенко.
— А теперь — эти открытки, — подвел я итог. — Зачем это нужно нашему маньяку?
Прищипенко глубокомысленно покивал и сказал:
— Ну что ж. Все ясно.
— Ясно?! — восхитился я. — Завидую.
— Завидуете? — быстро посмотрел он на меня, чувствуя подвох. — Чему?
— Как — чему? — улыбался я, пожирая его глазами. — Я только вам рассказал, как все было, а вам уже все ясно. Вот что значит быть государственным деятелем!
Прищипенко внимательно смотрел на меня, пытаясь понять, насколько я искренен. Я широко ему улыбался, и он посмотрел на Туровского. Тот не разделял моего убеждения и потому откровенно зевал.
Не зная, как относиться к тому, что я говорю, Прищипенко не стал дразнить гусей.
— Вы вот что, — приказным тоном произнес он, обращаясь к Туровскому, — напишите мне все это. Небольшой такой отчет, понятно?
Туровский опешил, бедняга.
— Зачем?! — только и смог выговорить он.
Я посмеивался, но когда Прищипенко посмотрел на меня, по возможности сделал серьезный вид. Депутат молчал, продумывая ответ, и, наконец, сказал:
— Надо!
И, не давая Туровскому ни опомниться, ни возразить, быстрым шагом вышел из каюты.
Долгое время распорядительный директор не мог закрыть рот. Наконец он повернулся ко мне. Вид у него был, прямо скажем, ошеломленный.
— Слушай, — выдохнул он. — Ответь мне на один только вопрос: кто выбирает таких мудаков в Думу?!
Я улыбнулся.
— Народ, — ответил я.
Он кивнул головой, соглашаясь, а потом как-то непонятно посмотрел на меня:
— А кто принимает таких мудаков на факультет журналистики?
Вот это, что называется, по-нашему. Он мне сразу стал ближе, что ли.
— Как тебе сказать, — вздохнул я. — На свете много есть такого, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
— Согласен, — он протянул мне руку.
Я с удовольствием ее пожал.
— Ну так что там с открытками? — спросил я его.
— А что там с открытками?
— Ты знаешь, кто их писал? Вы уже сверяли с почерками?
— Знаю, — спокойно ответил Туровский.
— И кто? — стараясь оставаться спокойным, спросил его я.
— Калачев.
— Кто?!
— Пропавший псих.
Я помолчал, а потом сказал:
— Вот так, да?
— Так.
— Замечательно. — Я заходил по комнате. — Ну что ж. Этого можно было ждать, правда?
— Почему это? — удивленно смотрел на меня Туровский.
— А почему нет? — пожал я плечами. — Все логично.
— Ты думаешь?
— Конечно. Все, во всяком случае, логике не противоречит.
— И что же ты можешь сказать по поводу всего этого?
— Что я могу сказать? — улыбнулся я. — Пока немного. Но меня не оставляет ощущение, что еще немного времени, и я смогу сказать об этом значительно больше. Я смогу сказать об этом все.
— Вот так, да? — сказал он.
— Так, — ответил я. — Кто-то начинает играть в такие игры, что страдает суть игры. В известной тебе карточной игре «Очко» это называется перебором.
4
За ужином мы поначалу молчали, как бы давая возможность любому выбрать тему и начать разговор так, как хотел бы тот, кто отважился на это.
Мы впервые ели за столиком впятером — Вероника с Вячеславом Сергеевичем вышли-таки на люди и стали есть вместе со всеми.
Первой, как и следовало, ожидать, не выдержала Вероника:
— Ну, и что вы обо всем этом думаете, милые мои сотрапезники? — спросила она после того, как тщательно пережевала и проглотила кусочек телятины.
— Телятина приготовлена замечательно вкусно, — почти моментально откликнулся я. — И вообще, давно признано всеми, кормят нас здесь очень хорошо, — я посмотрел на всех и, как мог, спросил весело: — Не так ли?
Веселье мое никто не поддержал. Они словно с цепи сорвались:
— Все-таки я чувствую, что добром это не кончится, — сказала Рябинина.
— Да, неприятно, — согласился Вячеслав Сергеевич.
— Нужно надеяться на лучшее, — приободрил их Сюткин.
— А меня не оставляет чувство страха, — призналась Вероника.
— Честно говоря, меня тоже, — кивнула Рябинина.
— Нужно надеяться на лучшее, — повторил Костя.
— Неприятно, — снова проговорил Вячеслав Сергеевич.
Уважаемые господа, вы можете мне не верить, но это было, они действительно говорили все это. Но самое страшное было не это. Самое замечательное заключалось в том, что практически каждый из них, говоря, не переставал жевать. Другими словами, мои интеллигентнейшие соседи, простите за подробность, говорили за столом с полным ртом, честное слово.
Я был так поражен, что вынужден был вмешаться:
— Послушайте, не надо придавать всему этому так много значения…
И поперхнулся — это было нечто…
Я, как ни стыдно теперь в этом признаваться, тоже говорил с полным ртом и поперхнулся в самый неподходящий момент. Что было со мной — до сих пор без слез вспомнить не могу, меня буквально перекосило. Задыхаясь, я закашлялся, слезы
