затем океан, казалось, успокоился, примирился. Стих.
Бока подводного чудовища матово темнели, водоросли, которыми обросло железо, напоминали свалявшиеся волосы. Лодка застыла в полынье. Черная под черным небом. Под тем самым небом, где висел обломок луны и ярко сверкали иглы холодных звезд…
«Заря», похожая на доисторическое животное, мирно дремала в океане. Она честно выполнила свою работу. И теперь отдыхала.
Отдыхали отстоявшие вахту матросы и офицеры…
Отдыхали ремонтники…
Отдыхала команда…
Отдыхал капитан.
И пассажиры, проведя очередную бессонную ночь возле рулетки, тоже отправились отдыхать. В казино навели обычный порядок, в баре подсчитали выручку. Прислуга, потушив свет, заперла двери и сдала «Нирвану» под охрану…
Все разошлись.
Но в одном из подсобных помещений продолжал гореть ночник. Там, в тесноте, среди запасных стульев для бара, среди ящиков со спиртным, среди продуктовых запасов и прочей хозяйственной утвари, сидели Ольга и Рохлин. Сидели напротив друг друга и молчали. Перед ними на крохотном, не больше обычного подноса, столе были початая бутылка коньяка, два фужера и шоколад.
Рохлин смотрел женщине прямо в глаза и ждал ответа…
2
Это неправда, что любить по-настоящему может только женщина. Нет, именно мужчину наградила Природа этим чувством. И Рохлин был готов доказать любому свою правоту…
Раньше он яростно бросался в споры, когда ему пытались доказать обратное. Он утверждал, сыпал цитатами, распахивал наизнанку душу, приводил множество примеров из чужой и собственной жизни. Иногда кого-то убеждал. А чаще всего — нет.
Затем, как-то неожиданно успокоился, замкнулся в себе и лишь загадочно усмехался, когда речь заходила на эту тему. К чему тратить порох? Ведь мир все равно не изменить…
Значит, вы считаете, что женщина — это природное начало, это плодородие, это то, что дает нам жизнь? Вы всерьез так считаете?..
Да ради Бога!
Неужели вы думаете, что мужчина по своей сути эгоист, и жизнь его заключается лишь в том, чтобы сорвать «цветок», насладиться и улететь? Вы так думаете?..
Как хотите!
А женщина — это символ очага, уюта и всего остального, что мы, мужчины, никак не можем создавать, поддерживать, сохранять? Это ваша философия?..
Ну-ну, хоть на голове ходите!
Рохлину доказывали. Утверждали. Сыпали цитатами. Приводили примеры…
Все как будто перевернулось. Теперь весь мир вокруг него, выворачиваясь наизнанку, хотел, чтобы Рохлин принял его, окружающего мира, мировоззрение. А он не хотел. А он плевал себе. Точно также, как когда-то плевал герой Высоцкого на «головы беспечных парижан».
Потому что Рохлин был убежден в одном.
Убежден раз и навсегда.
Непоколебимо.
В том, что он прав. Что не женщина, а мужчина дает жизнь, являясь в этом качестве носителем плодородия. Что женщине присущи черты и признаки настоящего человеческого эгоизма, что именно в этом и заключается ее знаменитая женская логика. Что, в основном, мужчина строит дом, очаг, гнездо и все прочее, связанное с семьей, он эту семью содержит и женщину, между прочим, тоже. Что…
А впрочем, что им всем доказывать! Зачем?
Живешь со своим мировоззрением и живи. Это твоя территория — что хочешь, то на ней и строй. А если кто-то сунет нос, и тебе этот самый нос не понравится, то щелкни по нему. Пусть знает, что это — твое. Что это трогать нельзя. Низ-зя!
Примерно так рассуждал Рохлин, оставаясь при этом нормальным мужчиной, который любит женщин, понимает их, ухаживает и бережет. Кстати, и женщины платили ему тем же. Ну, бывает у мужика «пунктик», что тут поделаешь. А у кого их сейчас нет? У соседей их нет? У родственников? У правительства?..
У каждого есть свой «пунктик»! У каждого!
Это даже странно, если «пунктик» отсутствует. Значит, пьет тайком, собака. Или, потушив свет, с биноклем в соседние окна пялится. А может еще хуже — стучит, подлец! Стукачей-то пока еще никто не отменял…
И выслушав рассуждения Рохлина о женщине и ее месте в современном мире, очередная знакомая тут же, мысленно махнув на все эти «бредни» рукой, вела его в определенное место. В какое, спросите вы. Это зависело от того, кто чего хотел добиться от бедняги.
Кто-то вел прямиком в магазин — выбирать обои и покупать посуду. Значит, женщина видела в Рохлине дальнюю перспективу. И планы, естественно…
Другие вели совершенно в ином направлении: в свою кровать или в квартиру хороших знакомых, у которых заранее брали ключи. Любому было понятно, что от Рохлина, в данном случае, требовались качества хорошего самца-производителя. И подольше, естественно…
Третьи видели в Рохлине собеседника. Вернее, слушателя. Человека, которому можно было излить душу. Рассказать то, чего не скажешь даже самой лучшей подруге. Потому что подруга, конечно же, через минуту разболтает всему миру. Иное дело — настоящий мужчина. Надежный, проверенный, свой. И тогда от него требовалось лишь одно — слушать, слушать, слушать. И молча, естественно…
Встречались и другие женщины — со своими причудами, со своими проблемами. Но в основном преобладали — а почему, Рохлин и сам не знал, ну не знал, и все! — именно первые, вторые или третьи.
Может быть, остальные ходили другими дорогами?
Да и Бог с ними, с женщинами! Стоит ли ломать себе голову, проводить какие-то градации, классифицировать или, черт побери, сравнивать, сочиняя теории, как любят делать многочисленные астрологи…
Рохлин на эту тему не задумывался. Он просто жил, и как-то само собой получилось, что к сорокам годам у него была семья, дети, хозяйство за городом, квартира, естественно, работа… Ну, что там еще? Собака? Совершенно верно, была и собака. Чем-то неуловимо похожий на самого Рохлина кобель. Ротвейлер. Гроза микрорайона…
Все было у Рохлина. Но не было одного.
Не трудно догадаться чего именно.
Сдаетесь?
Правильно — страсти!
Хотя, с другой стороны, все было понятно и ежу — откуда у обычного учителя физики с пятнадцатилетним стажем может быть страсть?..
Настоящая страсть. Мужская. Всем понятная.
Наша! Родная!
Страсть, а не страстишка какая-нибудь.
Нет, не те многочисленные увлечения, которые, словно, болезнь заразная косят всех подряд — и детей, и взрослых, и больных, и здоровых, и женщин, и стариков, и даже слепоглухонемых инвалидов…
Когда взрослый, казалось бы, мужик — или баба, тут автору абсолютно монопенисуально, как раньше любил выражаться Григорий Лапшин, — вдруг начинает собирать открытки с изображением старинных паровозов, обязательно едущих (на изображении) слева направо. Представляете? Да еще называет себя при этом гордо, но непонятно — филокартист.
Чувствуете музыку в слове?
Фи-ло-кар-ти-ст. О-го-го!
Между прочим, раньше — если подобное суметь с первого раза без запинки выговорить где-нибудь в очереди
