- смешливо подумал Дэниел, - в консульской квартире его оставил. Только пистолет и нож. И
деньги, конечно».
Он вспомнил скрипучий голос старика, который отсчитывал золото:
-Я бы вам выдал вексель на моего парижского партнера, чтобы не возить такую сумму через
границу, однако, - банкир развел руками, - ему зимой голову отрубили, бедняге. Отказался
предоставлять очередной кредит. Они же со всеми воюют, а война дорого стоит. Контору
национализировали. Хорошо еще, что он успел семью во Франкфурт отправить, - старик прервался
и послюнявил пальцы:
-Хотя попомните мое слово, эти революционеры и до Франкфурта доберутся. Дайте время.
Распишитесь, - он подвинул Дэниелу большую, переплетенную в кожу книгу.
-Векселя господина Кроу всегда в цене, - ласково сказал старик, поглаживая рукой бумагу. «Значит,
еще пятьдесят процентов суммы за мной. По этому письму, - он кивнул на конверт, - можете
получить их в любой момент. Вы, или кто-то другой».
-Большое вам спасибо, - искренне поблагодарил его Дэниел, забирая тяжелый, холщовый
мешочек.
Шпиль Аудекерк уходил в золотое, весеннее небо. «Может, стоило согласиться? - спросил себя он,
шагая по каналу. «Иосиф же предлагал - пусть деньги у них полежат. Нет, нет, у них дети. Не стоит
их вмешивать в такое».
Из раскрытых окон дома тянуло свежей выпечкой. Элишева, открыв ему дверь, измазанными в
тесте руками, весело проговорила:
-Мы с мамой халы печем, дядя Дэниел, на шабат! Письма мы все написали, и мальчикам
Горовицей, и Элайдже и Деборе. Возьмете с собой? Дядя Джон брал наши письма для Пьетро.
-Возьму, конечно, - Дэниел посмотрел на Джо, что вышла из кухни. Та, бросив один взгляд на его
суму, сказала: «Иосиф тебя проводит до границы, на всякий случай».
Давид перевесился через перила и ядовито заметил: «Элишева у нас не только в Америку письма
пишет, но и...»
-Ты сам ему пишешь, - отрезала девочка, вскинув на брата светло-голубые, материнские глаза. «Я
просто привет передаю, вот и все».
Она ушла на кухню, вздернув темноволосую голову. Дэниел одними губами спросил у Джо:
«Кому?»
Та усмехнулась, стряхнув муку с рук, и так же неслышно ответила: «Сыну рава Судакова, - в ее
глазах промелькнуло что-то холодное, тяжелое, - в Иерусалим».
-А он сюда не приезжает, брат Теодора? - удивился Дэниел. «Мне Изабелла говорила, что он
бывает в Европе, деньги собирает. Они в Венеции виделись».
-Сюда, - Джо раздула тонкие ноздри, - нет. Пойдем, - указала она на кухню, - дам тебе перекусить
перед Шабатом.
Дэниел огляделся, - рынок уже разъезжался. Наклонив голову, он шагнул в темную подворотню.
-Месье Фуше будет тебя ждать на безопасной квартире, - услышал он голос Джона, - как
появишься в Париже, пошли ему записку. Запоминай: «Ваши сапоги готовы, могу принести их для
примерки».
-А если у меня потребуют сапоги? - удивился Дэниел.
Граф Хантингтон закатил глаза:
-Это безопасная квартира. А записка - просто сигнал, что ты приехал. Там никого, кроме вас двоих,
не будет. Наверное, - добавил он нехотя. «Оружие возьми, на всякий случай. Фуше человек
непростой».
-Палач Лиона, - брезгливо вспомнил Дэниел. «Тысячи человек расстрелял. Но, кроме него, нам не
на кого опереться».
Во дворе было грязно, курица клевала что-то у лужи, большой кот, лежа на солнце - следил за ней.
У стенки, какой-то мужичок, сидя на камне, дымя короткой трубочкой, читал старый, пожелтевший
номер «Папаши Дюшена».
- С тех пор, как убили Марата и казнили Эбера, - мужичок поднялся, - он был в затрепанной,
суконной куртке и такой же фуражке с трехцветной кокардой, - во Франции не осталось хороших
журналистов. Вы сапожник, месье? - спросил он Дэниела. У мужичка были пронзительные, острые,
светло-серые глаза.
-Сапожник, - согласился Дэниел.
Мужичок прислушался:
-А вы не местный. Все равно. Я заказчик, - руки он протягивать не стал. Дэниел облегченно
подумал: «Слава Богу, хоть пожимать ее не надо».
-Прошу, - коротко сказал мужичок, свернув газету, выбив трубку. Он указал на хлипкую дверь.
Дэниел шагнул на прохладную, каменную лестницу и обернулся.
-Третий этаж, направо, - у его собеседника в руках внезапно оказался пистолет. «Без фокусов,
месье, тут во всех квартирах мои люди сидят».
Дэниел вздохнул и стал подниматься по заплеванным ступеням. Жозеф Фуше последовал за ним.
Очередь к воротам тюрьмы Порт-Либр извивалась по мостовой, уходя за угол высокой, каменной
ограды бывшего аббатства. Рю де Фобур-Сен-Жак была пуста. Женщины, с узелками в руках,
внимательно следя за деревянными воротами, что вели во двор тюрьмы.
Мари-Анн обернулась и помахала рукой высокой, заметно, беременной девушке, что шла по
улице.
-Может, не стоит рисковать? - вздохнула женщина. «Ерунда, всю зиму Констанца сюда ходила.
Никто ничего не заподозрил. Господи, ей рожать через месяц, хоть бы Антуан дожил до этого.
Может, его выпустят, может, он увидит дитя…, - Мари-Анн почувствовала, как увлажнились ее
глаза. Женщина велела себе: «Не смей! Констанца родит, и можно будет потом принести
маленького сюда. Антуан хоть посмотрит на сына, или дочку».
Констанца встала рядом и поправила чепец, что закрывал темно-золотые, отросшие волосы: «Все
хорошо, кузина. Акушерка довольна. Ту книгу, что дяде нужна, я достала, - она передала мадам
Лавуазье маленький томик. «У Лагранжа взяла».
-Как он? - почти шепотом спросила Мари-Анн.
-Сидит, пишет, - уныло ответила Констанца, с ненавистью посмотрев на солдат Национальной
гвардии, что меняли караул на воротах.
-А что еще остается? - она усмехнулась. Вспомнив аккуратную стопку тетрадей с черновиком своей
книги, девушка добавила, одними губами: «Я ведь тоже пишу, каждый день. Иначе с ума сойти
можно, - Констанца посмотрела на свой высокий живот: «Сейчас папу увидишь».
Ребенок весело, бойко заворочался. Она заставила себя не плакать, сжав длинные, в пятнах от
чернил, исколотые иглой пальцы. Она писала каждый вечер, - в их маленькой, холодной
комнатке, закончив шитье, при свете огарка, - писала о казни Эбера и Дантона, писала о
листовках, призывавших искать шпионов, писала о том, как бежали люди из Парижа, о речах
Робеспьера и расстрелах в Лионе.
-Я все это издам, обязательно,- говорила себе Констанца, ложась на узкую, рассохшуюся кровать,
заворачиваясь в тонкое одеяло. Она клала руки на живот: «Ты прости меня, милый, что все это
видишь и слышишь. Но вот родишься, нашего папу освободят, и мы уедем в провинцию.
Спрячемся, затеряемся…- она и правда - верила в это. Так хотела верить, что, закусив зубами угол
подушки, повторяла: «Мы выберемся, обязательно…»
Констанца взяла худую, покрасневшую руку Мари-Анн и незаметно пожала ее. Та слабо
улыбнулась, переступая затекшими ногами.
-Об Элизе так ничего и не слышно, - горько подумала Констанца. «Может, попытаться потом в
Амстердам уйти, с ребенком. Там Джо, она меня приютит. Оттуда можно добраться до Англии…,
Но ведь я слышала, летом они собираются ввести войска в Нижние Земли. В Амстердаме то же
самое будет, что и здесь».
Сзади шептались две женщины. Констанца невольно прислушалась.
-У меня тетка в Ренне, - говорила одна, - она написала, что тамошний комиссар Конвента, Деметр,
из города и носа не высовывает, даже с охраной. В лесах свой начальник, генерал де Шаретт, он
республиканцев на месте расстреливает. А кто из повстанцев попадется Деметру - тех он ослепляет
и руки-ноги отрубает.
Вторая женщина быстро, воровато перекрестилась: «А правда, что Волчица в лесу Мерлина
живет?»
-В Броселианде, - закивала ее собеседница. «Она и не человек вовсе, мадам Шарант. Моя тетка
пишет, что ее никто никогда не видел, Волчицу. Она по ночам орудует. Призрак, - добавила
женщина. «Там много привидений, со старых времен, места-то волшебные».
-Проходите! - раздалось от ворот. Констанца невольно улыбнулась: «Вот же суеверные люди
бывают. Понятно, что никакой Волчицы нет, народ это придумал. Сейчас Антуана увижу, какое
счастье…, - она искоса посмотрела на Мари-Анн и увидела, что та тоже улыбается.
Женщины, стуча по булыжникам деревянными сабо, двинулись во двор тюрьмы.
В каморке не было ничего, кроме старого стола, с прилепленной к нему свечой и грубой скамьи.
Фуше вежливо указал на нее. Дэниел, водрузив перед ним суму, пожал плечами: «Я постою.
Считайте».
Он медленно, методично перекладывал монеты - маленький, сосредоточенный, похожий на
