наполнился ревом агонии, перекрывающим даже грохот обвала.
Последним, что увидел Тим перед тем, как все погрузилось во тьму, была огромная трещина, внезапно появившаяся в потолке — тонкая, как волос, но стремительно расширяющаяся.
А затем вся гора, казалось, обрушилась на него.
* * *
Тьма. Абсолютная тьма. И тишина такая, что, казалось, можно услышать, как движутся звезды.
В этой тьме что-то мерцало. Слабый серебристый свет, становившийся все ярче. Доспехи. Фигура в доспехах, идущая к нему сквозь темноту.
Серебряные пластины сияли, как отражение луны в воде. На груди герб — серебряный сокол на синем фоне. Но лица не было видно. Шлем, похожий на тот, что починила Кара, скрывал все черты.
"Отец?" прошептал Тим.
Фигура не ответила. Она просто протянула руку, как будто приглашая пойти с собой. Тим сделал шаг вперед, но между ними вдруг вспыхнуло пламя. Оно росло, становилось выше, шире, пока не превратилось в огненную стену.
"Я сделал это, папа," просто сказал Тим. "Я сделал это."
Он посмотрел на огненную стену и понял — он может пройти сквозь неё, может присоединиться к отцу. Ещё один шаг, ещё немного боли — и они будут вместе. Настоящие герои.
Тим шагнул в пламя. Огонь обжигал, но он продолжал идти. Силуэт отца стал отчётливее, словно приблизился. Но затем рыцарь поднял руку в жесте остановки. Покачал головой.
Он указал назад, туда, откуда пришёл Тим.
"Но…" начал было Тим.
Фигура снова покачала головой, настойчивее. И Тим понял. Отец не звал его к себе. Он отсылал его назад.
Боль стала невыносимой. В груди что-то сжалось, и он закричал.
Тьма расступилась.
* * *
Сколько времени прошло? Минута? Час? Тим лежал, придавленный породой, в кромешной темноте. Каждый вдох давался с трудом — грудь сдавило, словно на неё положили мельничный жернов. Где-то вдалеке всё ещё грохотало — шахта продолжала обрушиваться, словно раненый зверь, который никак не может успокоиться.
Вот и всё, что ли? — подумал он. — Сработало? Как же всё болит. Мама говорила не играть с огнём — вот и доигрался.
Пошевелил пальцами — они всё ещё слушались, хоть и были липкими от крови. Потом рукой. Нащупал просвет между камнями, узкий, как змеиная нора.
"Нет," — прохрипел он вслух, и от собственного голоса закашлялся. "Нет, чёрт возьми. Я не сдохну здесь. Не в этой дыре."
И начал протискиваться. Миллиметр за миллиметром. Острые края камней впивались в тело, пот заливал глаза. Когда застревал — выдыхал весь воздух из легких и проталкивался дальше, чувствуя, как трещит ткань рубашки. Стискивал зубы до боли в челюстях и полз снова. Когда проход стал совсем узким, накатила паника, но он заставил себя дышать медленно и ровно, как учил его Старый Рыцарь.
"_Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Просто дыши, пацан. Просто дыши_".
Первым признаком надежды стало едва уловимое движение воздуха — он пах дождём и мокрой травой. Живой воздух. Настоящий. Время перестало существовать — был только следующий рывок, следующий вдох, следующий дюйм пути к свободе. Даже когда новый обвал где-то позади заставил камни вокруг него вздрогнуть, даже когда пыль забила горло так, что он начал давиться, он не останавливался.
"_Только вперед. Мертвые останавливаются, а ты еще жив_".
Проход стал шире — теперь он мог двигать руками свободнее. Пальцы нащупали что-то непривычное — не камень, а дерево. Старая крепь, чудом уцелевшая после взрыва. Он ухватился за неё, подтянулся… И тут она треснула.
Треск прозвучал оглушительно в тесном пространстве. Балка подалась, камни над головой заскрипели. На мгновение ему показалось — вот оно, сейчас его похоронит заживо, в двух шагах от спасения. Но прогнившая крепь, не выдержав его веса, проломилась вместе с пластом породы, открывая путь наружу. Дыра размером с собачью конуру показалась прекраснее любых дворцовых ворот.
Последний рывок дался особенно тяжело. Когда камень впился в бок, его накрыла такая беспомощная ярость, что он едва не заплакал. Но одно последнее усилие — и он вывалился наружу, словно пробка из бутылки.
Он лежал на мокрой траве, и легкий весенний дождик омывал его лицо. Небо было удивительно синим — таким синим, каким может быть только весеннее небо после долгой зимы. Где-то пела птица — простую песню о простых вещах, о весне и о жизни. Он никогда раньше не думал о птичьих песнях, но сейчас эта мелодия казалась прекраснее любой музыки, что он когда-либо слышал. Попытался встать, но ноги подкосились. Тогда он просто перевернулся на спину и рассмеялся — хрипло, надрывно, но искренне.
Он был жив. Он победил дракона. Он выбрался.
А где-то там, глубоко под горой, в устроенном им завале лежало чудовище, которое любило смеяться. Интересно, успел ли дракон подумать о пророчестве в последний момент?
Шлем, отремонтированный Карой, все еще был на нем — он прочно сидел, хотя и был помят. "Кара, — подумал он, — Она не поверит, когда услышит эту историю".
С трудом, Тим сел, морщась от боли во всем теле. Каждая мышца кричала от напряжения, каждый вдох отдавался острой болью в рёбрах. Но эта боль была почти приятной — она напоминала, что он выжил. Что справился. Нужно возвращаться — Томас и Бран наверняка с ума сходят от беспокойства.
Но еще минутку можно было просто посидеть здесь. Просто подышать воздухом, в котором не было запаха серы и дыма. Просто послушать, как поет птица.
Эпилог
Кузнец выковывал очередную брошь из драконьей крови, когда земля вздрогнула. Сначала легко — почти незаметно, словно случайный вздох горы. Затем сильнее — так, что подпрыгнули инструменты на верстаке, а с потолка хижины посыпалась каменная крошка. Он замер, прислушиваясь.
Глухой рокот нарастал где-то в глубине, словно гора пробуждалась от долгого сна. Потом раздался звук, похожий на раскат грома, но глубже, объёмнее — звук, идущий из самых недр земли.
Кузнец машинально бросился наружу, как раз вовремя, чтобы увидеть, как над главным входом в шахту поднимается столб пыли. Часть склона обрушилась, с грохотом обнажая внутренности горы. Он замер, напряжённо вглядываясь в клубы пыли, ожидая увидеть тёмный силуэт, крылья, вспышки пламени.
Но ничего не последовало.
Пыль медленно оседала. Обрушение было удивительно локальным — словно мощный взрыв произошёл глубоко внутри. Земля перестала дрожать. Тишина, наступившая после грохота, казалась неестественной, почти осязаемой.
— Что ж, — пробормотал кузнец, озадаченно почёсывая седую бороду, — сегодня не повезло горе.
Он постоял ещё немного, наблюдая за клубами оседающей пыли, затем пожал плечами и вернулся
