…Женька проснулась внезапно, будто кто-то толкнул ее в бок. Она открыла глаза и уставилась в темный потолок, испещренный трещинами времени. В зале царила полная тишина, только было слышно, как храпит Степаныч где-то на сцене, да Юля посапывала рядом. Мочевой пузырь раздулся до неимоверных размеров и давил где-то внизу, обжигая промежность.
— Только этого не хватало! — сказала она вслух, чтобы хоть как-то отвлечься от позывов посетить ночной горшок. Но желание не отпускало, а с точностью до наоборот только усиливалось.
Она легко выбралась из спального мешка и оглянулась в поисках укромного уголка, были бы они тут вдвоем с Юлькой, она бы нашла такой угол быстро, но постыдная лужа не исчезнет к утру и Степаныч, увидев ее, обо всем догадается. Не найдя ни одного укромного места, кроме сцены, а ее занял охотник, Женя подхватила карабин Седого, который лежал рядом с ними, и отправилась в сторону выхода. Оружие, которым она умела пользоваться только на словах (Тимофей Степанович объяснил, где прячется затвор и предохранитель), придавало уверенности своим весом, который оказался, надо сказать, немалым. «И как только из него палят?» — проскользнуло у нее в голове.
У выхода она легко справилась с веревкой и отложила ее в сторону, открыла дверь и выбралась в коридор. Свет от сияющей луны проникал сквозь большие окна, и его с лихвой хватало, чтобы найти нужную дверь. Она быстро проскользнула в туалет и с облегчением рухнула на унитаз.
Через две минуты она выскользнула назад в коридор и, тихо ступая, направилась к залу.
— Как вы грациозны в этом лунном свете! — Голос звучал из-за ее спины, весьма уверенно и нахально. Она остановилась и почувствовала, что не в силах даже повернуться, через секунду она поняла, что опять хочет в туалет.
— Ох, люди, как же вы вульгарны, всегда одна и та же реакция! — В голосе звучало сожаление, будто Женька чем-то разочаровала его. Она вспомнила про карабин и поняла, что в спешке оставила его в туалете.
— А вторая мысль после отхожего места, конечно, агрессия, но, увы, свою волшебную палочку вы оставили все в том же отхожем месте. — Теперь в голосе прозвучала насмешка. Незнакомец, стоящий за ее спиной, будто читал ее мысли и тут же озвучивал их.
— Да повернись же, дитя, ко мне передом, к лесу задом, рассмотри меня, во мне нет ничего ужасного, мало того, у меня даже и мыслей таких нет, которые бродят в вашей юной головушке. — В голосе все еще присутствовала насмешка, но к ней примешались повелительные нотки, и Женька не смогла устоять на месте, она повернулась к незнакомцу. Это был высокий молодой человек, с темными волосами, зачесанными назад, с тонкими, красивыми чертами лица и слегка заостренными ушами. Он стоял метрах в трех от нее в нелепой кожаной куртке из восьмидесятых готов с закатанным рукавом и в темных джинсах. Завершали облик белые истертые кроссовки, будто в них ходили сезонов пять подряд, а то и больше. Навскидку ему было лет двадцать.
— Почему нелепая? — определенно он читал ее мысли.
— Потому что вышла из моды лет пятнадцать назад… — наконец нашла она в себе силы ответить, он даже располагал ее к себе, и сейчас она, скорее, была заинтересована им, страх отступил на второй план, а затем и вовсе исчез.
— Странно… — он искренне удивился.
— Ты кто? — она перешла в наступление, зал был рядом, в случае чего друзья услышат ее, а парень вовсе не был ночным чудовищем, с которым нельзя было справиться. Он выглядел очень даже мирно.
— Стандартный вопрос, я даже ждал его, но, несмотря на его простоту, на него очень сложно ответить, я бы даже сказал, невозможно, — он усмехнулся. — Ты сейчас подумаешь, что я сумасшедший, но это далеко не так, скорее наоборот, но не буду вдаваться в подробности.
— Звать-то тебя как? — она откровенно надула губки, парень ей начинал нравиться, несмотря на все его странности.
Он нахмурился, будто подбирал подходящее имя, даже картинно подпер подбородок рукой.
— Знаешь, как это ни странно, и на этот вопрос ответить сложно. — Он был совершенно серьезен и не пытался посмеяться над ней. — Даже не знаю, какое из моих имен будет тебе понятнее, сначала я хотел обозваться Фантомом, но это больше смахивает на прозвище супергероя и как-то не соответствует моему статусу, ты же меня совсем всерьез воспринимать перестанешь, но и пугать тебя не хотелось бы. — Он обворожительно улыбнулся, отошел к окну и присел на высокий подоконник. — Думаю, тебе будет ближе имя Еж.
Ей показалось, она не расслышала его имени, но понимание мгновенно нахлынуло на нее. Страх алой розой расцвел у нее в голове, и на миг помутилось в глазах, каким чудом она устояла на ногах, она сама не знала, в тот миг она их просто не чувствовала.
— Не стоит так пугаться. — Его голос действовал успокаивающе. — Нет-нет, вопить не надо, как ты, наверно, понимаешь, твои друзья не проснутся и не ворвутся сюда табуном, тебя спасая. — Он опять прочитал ее мысли. И после того, как убедился в том, что кричать она не будет, похлопал по подоконнику рядом с собой, приглашая ее присесть. Она, словно загипнотизированная, подчинилась этому жесту, подошла к нему почти вплотную и села на подоконник.
— Что ты хочешь? — Ее голос звучал сухо и тихо.
— Понимаешь, положеньице у вас незавидное, мне даже интересно посмотреть на то, что будет завтра. — Он усмехнулся. — Но тебе я хочу дать выбор и, предвосхищая все твои вопросы, сразу отвечу, только потому, что ты мне понравилась. Можешь представить, у меня тоже есть пристрастия. Еще я хочу тебе рассказать, почему я так чудаковато выгляжу, — он вел себя как озорной мальчишка, и это ее начинало злить, — а выгляжу я так, как ты видишь меня. — Он весело улыбнулся. — Например, ваш Степаныч увидит меня в совсем ином свете, я даже не уверен, останется ли после этого в его голове хоть одна трезвая и разумная мысль или будут одни «агу». — Последнее слово он произнес, как полнейший идиот от рождения, очевидно, подражая Тимофею.
— Что за выбор? — Она внезапно поняла, что не хочет его слушать, циничность этого… была запредельной.
— Ладно, — он даже расстроился, — раз у тебя ко мне нет других вопросов… — Внезапно он изменился в лице, оно стало безжалостно холодным, глаза налились нечеловеческим сиянием, и он пристально посмотрел на нее. — Выбор прост, есть две жизни на чаше весов: одна твоя, вторая Юли, — тут он прервался и шумно втянул воздух, — кому жить, выберешь ты, времени на раздумья немного, всего пятнадцать минут. Решение принимать обязательно, иначе заберу вас обеих и сделаю это особо изуверским способом. — Он опять улыбнулся. — Рулетка проста. Ты идешь в туалет, там стоит верный друг Седого, который уже сослужил неплохую службу. Выйдешь из туалета через четырнадцать минут, заберу Юлю — ты будешь жить, не выйдешь… — он сделал театральную паузу, рассматривая ее, пытаясь понять ее мысли, но они метались с такой скоростью, что даже ему было не под силу их прочесть, — будет жить она. Как понимаешь, часики тикают и времени уже тринадцать минут. — Он начал хлопать в ладоши, подгоняя ее к туалету. — Забыл сказать, ну так, на всякий случай, если это сейчас ускользнет от тебя: — Останешься жить, волочить тебе ее смерть на себе долго и упорно — уж я позабочусь, убьешь себя, лишишься радостей жизни и этого прекрасного тела, которым ты так гордилась и которое так мало познало в этом мире. — Он даже причмокнул, говоря об этом. — Удачи. — Еж остался стоять в коридоре, ожидая ее решения, которого она еще сама не знала. Лихорадочная круговерть в ее голове забавляла его, это дарило маленький элемент неожиданности в его игре, и он старался насладиться каждым его мгновением…
Глава 16
(последняя страница дневника)
Какая сейчас дата? Я давно не обращалась к дневнику, потому потеряла счет дням. Поначалу пыталась вести календарь, мне даже казалось это логичным, вела себя, как Робинзон Крузо, но года через три эта затея мне надоела и я ее забросила, с тех пор дни полетели быстрее, сезоны меняли друг друга с частотой кадров в фильме. Я не помню, когда умер Степаныч, год или два назад он мирно лег спать и так же мирно не смог проснуться. Казалось бы, обычная смерть от старости, но столь необычная в здешних местах, тут все умирали заковыристо, с выдумкой на которую только был способен Еж. Почему он не тронул его? Я не могу ответить на этот вопрос, но Тимофей Степанович отчего-то был ему не интересен, и ему была дана возможность умереть самостоятельно. Хоронила я его зимой, копала чертову землю добрых два месяца, а то и больше, мне кажется, уже наступала весна, когда мне удалось заглубиться хотя бы на метр. И тут Степаныч был исключением, остальных хоронить воспрещалось, и ОН дал явственно это понять, они нужны были ему для какой-то игры, которую он уже придумал на будущее.
