передумал. Он вспомнил, что видел у входа самодельный почтовый ящик на шесте: можно вытащить из него газеты, догнать синьору, сказать, что почтальонша просила занести, а там, глядишь, и разговор заведется.
Подойдя к ящику, Маркус приподнял жестяной козырек и заглянул внутрь. Ящик был забит до отказа, какие-то счета, реклама, пара журналов и еще что-то желтое на дне. Сначала Маркус попытался засунуть руку поглубже, потом достал из сумки перочинный ножик и отодвинул щеколду. Крышка ящика с треском распахнулась, и содержимое вывалилось на траву.
Так и есть. Желтый конверт, тот самый, что он купил в ноттингемском киоске и с ходу отправил — как единственно возможный ответ. Значит, девчонка книгу не получила. И до сих пор считает его негодяем, mascalzone. Странно, что за два года никто не проверил почтовый ящик.
Он сложил бумажки обратно и, немного подумав, накрыл их английской бандеролью. Ржавая щеколда не хотела задвигаться, и Маркус припер крышку палкой, выдернутой из середины розового куста. Куст всхлипнул и развалился.
— Чего ты там возишься, Бри? — От крыльца донесся удивленный голос хозяйки. — Им уже сто лет никто не пользуется. Петра получает почту на работе, а мне никто не пишет, слава богу. Не стой на жаре без шапки, тебе напечет голову.
— Так я могу посмотреть на вашу перголу? — Он выпрямился и сунул палку обратно в куст. — Мне правда очень нужно, синьора.
— Поверь мне, тебе не нужно больше сюда приходить. Прошло уже шесть лет. Ты теперь свободен, мальчик мой, ты же знаешь.
— Свободен?
— Агостина сказала, что я все сделала правильно и ты можешь вернуться туда, откуда пришел. Я тоже знаю, что тебе пора возвращаться. Потому что в твоей спальне завелись муравьи!
Петра
Если Бри пытался подать мне знак, послав дырявую открытку, то почему не назвал имени убийцы? Она заплатит за ошибку, сказал он тогда по телефону. За свою ошибку или за сицилийскую?
Брат всегда был таким, даже в детстве, он вечно водил меня за нос и устраивал сюрпризы, то радостные, то жестокие. Помню, как однажды он потащил меня в Аннунциату на розыгрыш лотереи по случаю martedi grasso. Сборы от лотереи должны были пойти на побелку церкви, а главным призом был огромный батон болонской колбасы с потрохами, фисташками и ягодами мирта. Батон выносили на сцену двое местных лавочников, державших за углы холщовое полотенце.
Бри не сказал мне, что купил лотерейный билет, и когда со сцены выкрикнули мое имя — Петра Понте! — я чуть не упала под ноги толпившимся у возвышения крестьянам. Главный приз нам не дали, зато дали один из десяти мелких выигрышей: фаянсовую миску, плотно набитую пончиками с рикоттой. Всю дорогу домой мы уговаривали друг друга оставить хоть пару пончиков матери, но слопали все и вручили ей только синюю миску с ободком.
Вчера я проснулась первой, обнаружив между собой и Садовником лохматого Зампу, пригревшегося в складках занавеса. Выходит, Садовник ночью выходил наружу, подумала я, ведь он сам запер дверь на щеколду, а собаки в комнате не было. Потом я подумала, что со мной, наверное, что-то не так, если, даже проснувшись рядом с мужчиной, я с подозрением думаю о том, чем он занимался без моего ведома. Похоже, жизнь в «Бриатико» изменила меня больше, чем я предполагала.
Некоторое время я стояла перед маленьким зеркалом для бритья, висевшим на гвозде, и смотрела на свое лицо, на котором не было никаких следов прошедшей ночи. Потом я умылась, пошла в угол с реквизитом, перебрала все костюмы и нашла платье миссис Хилл, парик тоже был там — нейлоновые желтые волосы на марлевой подкладке.
Ли Сопра едва поместился в эти юбки, сказала мне калабрийка, нам пришлось затянуть корсет потуже и завязать шнурки на пару рыбацких узлов. Все смеялись как умалишенные, сказала она, когда капитан с гордым видом поглаживал свою поддельную грудь, набитую бог знает чем, грудь ему сшила кастелянша, два аппетитных бурдючка!
На подоле платья остались темные следы, но это была не кровь, а земля. Я долго вертела платье в руках, нюхала его, смотрела на свет и наконец нашла то, что искала, на спине, примерно между лопатками. Пятнышко было едва заметным, но пахло мастикой, горечью, хвоей и дымом, этот запах ни с чем не спутаешь. Смола пинии. Мое любимое дерево, Pinus pinea, сколько этих шишек я перетаскала домой, чтобы добыть из них белые орешки.
Детские умения: как разобрать шишку, не ободрав пальцы, как узнать, готовы ли каштаны в сушилке, постучав ими друг о друга (если звенят, значит, высохли). Взрослые стучали по корочке свежего хлеба, проверяя, издает ли она пустой звук. Сейчас в Траяно нет ни пекарни, ни давильни для оливок, а хозяйка сыроварни не смогла получить лицензию и продает свой товар чуть ли не тайком, из багажника машины, припарковав ее на задах церкви.
Мне хотелось показать платье Садовнику, но он еще спал, лежал на ковре ничком, на спине у него алели два комариных укуса. Я сняла с вешалки просторный длинный плащ (должно быть, мистера Пикеринга?) и прикрыла своего любовника. Какое-то время я стояла там, разглядывая платье, и вспоминала начало пьесы, которую недавно читала в библиотеке.
Ах, Фредди, неужели совсем, совсем нет такси? Ты, наверно, плохо искал. Правда, Фредди, ты как-то очень беспомощен. Ступай снова и без такси не возвращайся.
* * *
Подходя к бензоколонке на окраине Аннунциаты, я уже знала, что скажу: у Ли Сопры есть алиби, но мне удалось пошатнуть его призрачную крепость. Выяснить это было совсем не трудно, скажу я комиссару. Вы бы тоже справились. Нужно было только побегать по парку, почитать Бернарда Шоу и немного подумать. Потом я скажу, что бумажка выпала из халата покойного хозяина в прачечной хамама. Прачка уволилась после убийства Аверичи, назвала отель posto maledetto, проклятым местом, и теперь стиркой заставляют заниматься горничных и медсестер.
Что управляет
