простая тетрадная. Руки у меня дрожали, когда я развернула ее, ожидая увидеть там разоблачающие слова, уж не знаю какие. Но слово там было только одно. Оно повторялось многократно и было написано на разный манер: криво, прямо, наискосок, размашисто, мелко, с завитушками и без: Бранка, Бранка, Бранка, Бранка. И так раз двадцать, не меньше.* * *
Приходской священник в Аннунциате слишком хорош собой. Помню, как я в первый раз его увидела: меня вели за руку на праздник, а он стоял в дверях церкви, горделиво заложив руки за спину, будто лавочник у входа в лавку, полную прекрасных вещей. Это было восьмого сентября, в праздник юной Девы Марии, ее статую из папье-маше несли по деревне, а на площади на вертелах крутились жареные поросята.
Двери у нашей церкви такие тяжелые, что их открывают рычагом, над ними висит каменная доска: скрещенные ключи, папская тиара и надпись: не одолеют. Падре в наш приход прислали из Асколи-Пичено, у них там тихо, никаких палетрийцев с гарротами. Женщины в деревне с ума по священнику сходят, одна даже вышила покров для алтаря собственными волосами, рыжими, смешанными с золотой нитью. Не думаю, что он хоть раз доставал его из сундука.
Сегодня утром я встала пораньше и пошла в бассейн, чтобы успеть поплавать до открытия; вода была холодной и отдавала хлоркой — с тех пор как хозяина убили, все в отеле приходит в запустение. Видела бы старуха Стефания, что сталось с ее поместьем: стены выкрашены в голубой, посреди бывшей гостиной сверкают фаянсовые ванны, а вместо часовни со святыми мощами на поляне стоит беседка, окропленная христианской кровью.
Лежа в бассейне на спине и глядя в стеклянный потолок, в котором уже плескались первые лучи солнца, я вдруг поняла, что поляну и впрямь можно назвать проклятым местом. Может быть, прав траянский староста, который на всех собраниях твердит, что часовню надо отстроить, потому что все беды начались с пожара?
Когда я была маленькая, проклятия у нас снимала жена кузнеца, правда, ее услуги дорого стоили. Один парень из Кастеллабаты хотел построить дом на бывшей церковной земле, так стены у него два раза падали, пришлось идти к Агостине, чтобы потерла землю фартуком. Теперь она все больше по тратториям, совсем силу потеряла, стала пить, и даже с почты ее уволили.
Выбравшись из воды, я открыла свой ящик в стене, набрав комбинацию 1985, достала полотенце и сверток с документами, который я держу здесь, а не в комнате, с тех пор как я застала тосканца разглядывающим содержимое моего комода. Он даже не смутился, закрыл комод и сказал, что искал ключи от прачечной, в которой я, как ему сказали, дежурю чаще всех. Так оно и есть: там тихо, отлично спится и можно увильнуть от вечерней возни со стариками.
Развернув сверток, я достала братову открытку, села на пол и стала ее разглядывать. Полумрак, серебристая вода в крестильной чаше, фрески, на которых ничего толком не разобрать. Лицо священника и его белый наплечник были видны лучше всего. Наперсного креста на нем не было, неужели Стефания выписала его из Греции? Я слышала, что православный храм есть в Кастровиллари, хотя я мало что понимаю в различиях, знаю только, что у греческих храмов две колокольни.
Хотела бы я знать, ходит ли Садовник к исповеди. Я видела крест на его груди, только вот не помню, сколько там было перекладин. К тому же разглядеть его в густой светлой шерсти было довольно трудно. Я спрятала вещи в ящик, высушила волосы, надела форменный халат на голое тело — это строжайше запрещено, но кому какое дело? — и пошла в процедурную.
В коридоре было душно, как в преисподней: снова сломались кондиционеры, надо позвонить администратору. На животе у Садовника тоже много шерсти, крепкие тугие завитки, римские гетеры точно такие накручивали себе вокруг лба. Ноги же у него, наоборот, совершенно гладкие. Почему, черт возьми, о чем бы я ни думала, с чего бы ни начинала, я всегда заканчиваю мыслями о теле Садовника?
* * *
Почему это сразу не пришло мне в голову? Да, капитан не уехал после убийства хозяина, хотя его никто не задерживал, комиссар считает, что он спокоен, ничего не боится, а значит, невиновен. Но ведь это же очевидно: он остался, чтобы выяснить, у кого теперь марка. Он ее не нашел!
Я собирала белье в тележку, опустошая одну корзину в хамаме за другой и с удовольствием думая о том, что сегодня мое дежурство в прачечной. Заведу красноглазые машины, лягу на мягкие тюки и отосплюсь. Все лучше, чем на узкой полке в комнате для обслуги.
Сицилийская ошибка могла оказаться в доме, то есть хозяин изменил своему правилу и не взял талисман в казино. Она могла оказаться у человека, который шел мимо беседки и взял бумажник убитого. Шансы примерно один к десяти, поэтому капитан начал с Бри. Думаю, брат облегчил ему задачу, он сам написал Бранке и предложил встретиться. Он же видел на поляне женщину со светлыми волосами и был уверен, что это беспутная перуджийка, жена Аверичи, а чего он от нее хотел — продать ей марку или припугнуть своим свидетельством, — я уже никогда не узнаю.
Проходя по саду со стопкой полотенец, я встретила кастеляншу возле входа в цокольный этаж и сказала, что хочу ей кое-что показать. Достав тетрадный листок, найденный у фельдшера, я спросила, на что это похоже, и тут же получила ответ.
— Это было у нашего Нёки? — хрипло засмеялась Ферровекья. — Тренировался, пес ленивый! Я чуяла, что здесь что-то неладно!
— Ты его в чем-то подозревала? — обрадовалась я, но старуха только махнула рукой, ее душил смех.
Странное дело, при виде обнаруженных мною улик люди начинают смеяться во весь голос. Как будто убийство не представляется им серьезной причиной для размышлений. Впрочем, стоит признать, что смерть незнакомых людей меня тоже не слишком волнует.
— Послушай, девочка, — сказала кастелянша, успокоившись. — Его жизнь в твоих руках. Ты можешь оставить этого толстого пса без работы.
— А в тюрьму посадить я его
