моим миром было отцовское имение, и рынок казался страной чудес. Вот по этой самой дороге мы ездили туда на повозке с кухаркой. Мама покупала бумагу, книги и чернила для меня и сводных братьев, а ещё по мешочку цукатов в награду за неделю прилежной учёбы.
Но кое-что она покупала лишь мне: причудливые безделушки Древних, которые так меня манили. Блестящие на солнце кругляшки, бурые непригодные монеты, затёртые украшения с их повозок завораживали меня, хоть уже и не имели ценности или применения. «Представь, когда-то они использовались для чего-то важного», — говорила она. Я аккуратно раскладывал их на полке и любовался, уносясь мечтами прочь от поместья, и верил, что и мне уготовано в жизни что-то важное… Как-то раз старший брат выкрал мои сокровища, и я нагнал его, когда он уже выбрасывал их в колодец. Хотел лишить меня всего, хотя я и так, считай, ничего не имел.
То был не последний повод для слёз. На следующий год мама умерла.
Я лишён всего, сколько себя помню. Даже сейчас — кто я такой? Воин без отчизны, сын без семьи. Мужчина без…
В памяти снова мелькнуло расставание Рейфа и Лии. Тот день всё не давал мне покоя, дразнил чем-то неясным, неуловимым. Когда мы отъехали, лицо Лии словно застыло в каменную маску, надтреснутую в тысяче мест. Застывший взгляд в никуда, неподвижные приоткрытые губы — Лия словно превратилась в статую. Я думал, что за последние месяцы видел в её глазах всё: ненависть и нежность, стыд и скорбь, жажду мести… и даже то, что считал любовью. Думал, изучил её, но такой, как после прощания с Рейфом, она не была ещё никогда.
«Да, с тобой у нас всё иначе, Каден. И всегда было, признайся».
«Мы оба волнуемся за Венду и Морриган… Не стоит недооценивать нашу связь. Целые королевства стояли и на меньшем».
Но что, если с Лией меньшее станет большим, той великой судьбой, о которой грезила моя мать?
Что, если меньшего достаточно?
Дорога к имению порядком заросла. Ветви нависали над головой пологом сплетённых пальцев, и почудилось даже, что я свернул не туда. Неужто поместье властного и уважаемого лорда Роше превратилось в медвежий угол? Я с детства здесь не бывал. В ушах до сих пор стоял вопль нищего: «Он тебя в ведре утопит!». Даже будучи венданским Убийцей, грозой остальных рахтанов, я содрогался от этого воспоминания. Оно и сейчас имело надо мной власть, бередило шрамы, снова делая меня восьмилетним мальчишкой. Изменит ли что-нибудь смерть отца? Мне всегда казалось, что да. Возможно, сегодня узнаю.
В просвете впереди мелькнула белая стена. Всё-таки не забыл дорогу. Приблизившись, я поразился — в какой же упадок пришло имение. От ухоженных лужаек остались только пучки жухлой травы, некогда подстриженные кусты утратили форму и задыхались от ползучих лиан. Усадьба имела брошенный вид, но над одной из труб тонкой струйкой курился дым. Внутри кто-то был.
Я скрытно обошёл усадьбу и направился к нашей с матерью лачуге. Когда-то и она была белой, теперь же извёстка облупилась, а крыльцо и окно оплетали те же лианы. Тут точно никто не жил. Привязав лошадь, я навалился на покосившуюся дверь и вошёл внутрь. В памяти дом казался больше. На полу лежал толстый слой пыли, мебель пропала — видно, сбыли нищим, как меня, и дело с концом. Дом превратился в пустую скорлупу без единого напоминания о матери или жизни, в которой меня любили. Я поглядел на пустой очаг, пустую полку над ним, обвёл взглядом пустую комнату, где стояла моя кровать. Эта заброшенность бередила душу. Я вышел, нуждаясь в глотке воздуха.
Опершись на перила крыльца, я устремил взгляд на безмолвную усадьбу. На миг воздух вновь наполнился ароматом жасмина, и я представил отца: вот он, спина прямая, брюки отглажены, у ног — ведро воды. Ждёт. Не дождётся, я больше не позволю себя топить. Держась в тени, я направился восточнее. Туда, где точно нашёл бы маму. На похоронах были только я, отец да могильщик. Сводные братья не сочли нужным явиться, хотя она, считай, их вырастила — и в доброте. Мамину могилу никак не отметили, и я стаскивал на могилу тяжеленные камни, пока отец не остановил.
Я не нашёл той груды камней. Не нашёл и следа того места, где похоронена мама, но неподалёку заметил два резных памятника. Неужели спутал место и она там? Как же. Оттянул лозу и прочёл: первая могила старшего брата — умер через пару недель после того как меня продали, — а вторая моей мачехи, если её можно так назвать. Умерла спустя месяц. Несчастный случай? Болезнь?
Я перевёл взгляд на усадьбу, над которой по-прежнему поднимался дымок. Не удивлюсь, если отец превратился в больного, сломленного старика. Это бы объяснило, почему он так запустил имение, предмет его гордости. Моему второму братцу сейчас двадцать два. Наверняка сильный малый и сможет дать отпор, да только вряд ли узнает меня спустя столько лет. Я ослабил перевязь, удобно приспустив кинжал. Сколько же раз Комизар дразнил меня справедливостью, как куском мяса. Очень скоро настанет её час.
Я направился к дому и постучал в дверь.
Послышалась возня, что-то хлопнуло, вскрикнули и выругались, и, наконец, дверь открылась. В женщине на пороге, седой и чуть ли не вдвое толще себя прежней, я тут же узнал усадебную ключницу. А мне-то она запомнилась долговязой и как ножом выточенной, с очень колкими костяшками пальцев, которыми мне доставалось постоянно. Как же она растолстела! В руке у нее болтался железный котелок.
— Чего надо? — глянула она косо.
От её голоса по спине пробежал холодок. Всё как в детстве.
— Я хочу видеть лорда Роше.
— Здесь?! — усмехнулась она. — Ты откуда выполз такой? Он здесь уж кучу лет не показывался. У него нынче важная служба.
Отец бросил поместье? Быть не может. Я навсегда запомнил его хозяином усадьбы и округа, а других исходов даже не рассматривал.
— Какая ещё служба?
Она презрительно фыркнула, будто сочла меня последним недоумком.
— В столице у короля работает. Лорд Роше у нас нонче первая знать, тут жить не изволит. И золота слать тоже. На дом уж смотреть больно.
Он в Сивике? Один из министров?
— Постой-ка… — Ключница подалась вперёд, глаза её вдруг округлились. — Я тебя знаю, ты тот ублюдок! — Равнодушный взгляд злобно вспыхнул, и она ткнула меня пальцем в грудь. Я всё ещё пытался вместить в голове услышанное. Отец в Сивике… Неужто Комизар всё знал? Знал
