чтоб забрали поскорее. И чуял же, что это дело смердит — нет, взялся! Даже думать не стал, кому нужен такой поганый камень и зачем.
Он провёл ладонью под носом, шмыгнул и поднялся.
— А правда, кому? Задаток мне посредник дал. Через Мала Кривого на меня вышли. Им, сказали, лучший нужен, не кто-нибудь. Другие, мол, не справятся. Я и полез, как моховик в бочку с водой. Намекнули ещё, что о Свартине жалеть не станут, если что пойдёт не так, да я сказал, за такое не возьмусь. Кто же знал, что камень он на шее носит! Я собирался так обстряпать дело, чтобы с ним не увидеться.
Человек отошёл на пару шагов и обернулся. Почесал обросший подбородок и сказал задумчиво:
— Так кто за этим стоит? Дети леса?
— Если так, Хельдиг бы знала. Она дочь вождя.
— Ха! Думаешь, у них нет никого, кто захотел бы камень и власть, если б увидел возможность? Как раз дочери вождя могли и не сказать — пусть идёт в одиночку и сгинет, им и руки пачкать не придётся. Сам подумай, кто мог знать о камне больше, чем дети леса?
Шогол-Ву пожал плечами.
— Я думаю, нам стоит остаться, друг мой, — кивнул человек, прищурившись. — Посмотрим, кто явится за камнем. А потом ты перережешь ему глотку за то, как он надо мной подшутил.
— Он может прийти не один, а я ещё не в силах натянуть лук.
— Вот послали боги спутника! Так постарайся. Слушай…
Человек понизил голос.
— Мне вот в голову пришло… Только выслушай спокойно. Если, к примеру, кто умрёт, а камень его поднимет, мертвец ведь перестанет чувствовать боль?
— К чему ты спрашиваешь?
— Вообрази только, всего пара мгновений, и боли нет. Ты ловок и силён, и боевые раны не страшны — ну, разве только если в сердце угодят, но там уж так и так один конец…
Шогол-Ву поднялся с бревна, и человек попятился.
— Спокойно, друг мой, спокойно! Что я такого сказал? Подумай, что ты теряешь? Останешься собой, а не превратишься в куст, как я!..
— Мне не нравится.
— А мне, думаешь, нравится? Но кто ещё нам поможет, тётушка моя, что ли? Или эта…
— Если случится так, что я умру и поднимусь, я отправлю тебя к ушам богов. Ты услышал меня, сын полей?
— Услышал! Услышал… Тогда предложи что получше! Вы говорите, в лес идти, а если дети леса меня и наняли? Мы тогда камень прямиком тому и принесём, кто его хотел, ещё и не узнаем, кто таков. Чего доброго, все жизни лишимся. И вот подумай, друг мой Шогол-Ву, ты готов был занять моё место и обречь себя на муки вечные. То, что я придумал, куда лучше!..
— Я сказал, нет.
Человек вздохнул, качая головой.
— Ну, вернёмся. Пусть эти двое тоже думают, как нам быть. Только если начнут языками попусту молоть, я не выдержу и сам их к ушам богов отправлю!
У костра он первым делом повторил то, что сказал запятнанному.
— Я говорил тебе, что не согласен.
— Говорил, говорил, а теперь послушай ещё, что умные люди скажут.
— Нет! — воскликнула дочь леса. — Так нельзя!
— А тебя и не спрашивали. Тётушка, вот скажи ему: ничего не болит…
— Дурная затея, Нат.
— Да почему? Сила при тебе, ум и память тоже. Ты, если подумать, как с десяток лет сбросила, а что потеряла?
— Да всё! Всё я потеряла.
Она умолкла, и человек притих, ожидая ответа.
— Я же как? Я руками видела, а теперь не могу. Касаюсь вот, а чего касаюсь? Может, я прямиком в огонь влезла, да как узнать? Вот этому бедняге повязки меняла, раньше бы он и не почуял, а теперь, слышу, едва крик сдерживает. Хорошо так жить, по-твоему, а?
— Да это ты не видишь просто. Он-то видеть будет!
— А самое дрянное, Нат, что сердце моё мертво. Я думаю вот, быть тебе колючим кустом, — и ничего. Я помню, что должна тебя любить, и делаю, что должна. Да как знать, может, время пройдёт, и я всё позабуду.
— Да ты… Ты это брось, слышишь? Такое пережить — мало не покажется. Но ты ж не изменилась!
— Это уже не я, милый. Что мне врать? Я по старой памяти с тобой, а он вот и правда за тебя держаться не станет. Так что не вздумай даже.
Человек перевёл взгляд на дочь леса. Глаза его блестели.
— Ей кажется, да? — спросил он дрогнувшим голосом. — Ей только кажется! Да, скажи?
Та покачала головой.
— Всё правда, остаётся только память. Но память может быть сильна…
— Ну!.. — воскликнул человек, запуская руки в волосы. — Знаете, что? Я б напился!
Двуликий пришёл, но здесь, под сумрачными кронами вечников, лишь чуть просветлело. Сверху летел птичий голос, тонкий и протяжный. Шогол-Ву лежал вниз лицом на подстилке из мягких игл, но ему не спалось.
Нептица бродила вокруг. Рылась, отыскивая что-то, не отходя далеко. Не спала и тётушка Галь. Сидела, раскачиваясь взад-вперёд и глядя в пустоту слепыми глазами.
Только дочь леса дремала, положив голову на руку. Платок сполз, открывая лицо, спокойное сейчас. Там, куда она ушла, не было ни страха, ни тревог.
Шогол-Ву повернул голову. Между ними был костёр, и тёплый воздух, поднимаясь, едва уловимо всё менял. Порой казалось, дочь леса улыбается светло и легко.
Он вспомнил запах трав и подумал, что если бы рядом не было других, не сдержался бы. Хотелось шагнуть через костёр и лечь рядом с ней.
Когда ещё жил с племенем, каждый раз под круглым оком он ждал, что его позовут. Он думал, кто это будет и как. Ждал, стиснув зубы, пока не гас последний костёр, и предавался мечтам, но те мечты не отнимали разум. Наверное, оттого, что не было в них запаха летних трав, и чужого сбивчивого дыхания на щеке, и тела под его телом. Он не знал этого и не умел вообразить раньше, но теперь мог.
Шогол-Ву закрыл глаза и уткнулся в подстилку лицом, но даже сквозь запах бурых игл и дым костра он чуял травы.
Мысли о реке не помогали. Не хотелось представлять, как отражается в воде улыбка Двуликого, и бежать вслед за ветром, и слушать пение воды. А вот лежать в высокой траве…
Кто-то тронул за плечо. Шогол-Ву поднял голову и увидел Раоху-Ур. Охотница молча указала в сторону, где человек отвязывал своего рогача.
Шогол-Ву посмотрел с немым вопросом, но охотницы больше не было. Тогда он спросил у человека:
— Куда ты
