сквозь зубы Шогол-Ву.
Ему дали место, и он упал, на миг лишившись дыхания. Кое-как поднялся с чужой помощью. Наверху раздался удар, ещё один, крик и треск дерева.
— Э, а это ещё как? — прозвучал изумлённый голос.
— Вы чё творите, а? Чё сломали?.. Ты вот платить будешь, понял?
— Я — платить? Я тебе уже платил, чтоб выспаться, а не возню за стеной слушать! Орут, гремят, ещё мужиков сюда притащили, что ли, а теперь сбежали!
— Да как сбежали-то? Скажешь, в окно?
Заскрипели доски под сапогами. Тусклый огонёк глиняной лампы выплыл наружу.
— Ничё не видать, — сказал кто-то задумчиво. — Может, случилось чего? Ладно девка молодая, но старуха-то как прыгнула? Она б тут валялась с переломанными костями.
— Поискать, что ли?
— Ну, поищем. Кто с нами?
— Говорили они, мужик у их шибко злой — вдруг нашёл их да убил, и тела оттащил?
— Да ещё, как знать, не один пришёл!..
— Так не лучше ль искать, когда Двуликий покажется? Мне что-то в потёмках бродить не хочется. Было б ради кого!..
Шогол-Ву брёл прочь от света и чужих голосов, опираясь на стену. Под свободную руку его крепко держала тётушка Галь. Дочь леса шла впереди, то и дело оглядываясь, а человека не видно было рядом. Ушёл, не стал дожидаться.
Наверху спорили, но соваться наружу не спешили. Потому никто не увидел, как трое добрались до угла, прошли за хлевом и кустарниками, а там свернули прочь от поселения.
Рогачи, белый и пятнистый, стояли у опушки, переступая ногами и кивая. Дождались, пока хозяйка подойдёт ближе, и потянулись к ней, подставили морды под ладони. Тут же нашёлся и человек — привалился спиной к растрескавшемуся боку вечника, подняв хмурое лицо к холму.
Одноглазый сменил одеяло, вместо тёмно-синего растянул серое, полегче, как из овечьего пуха. Оно пропускало слабый свет, и в этот час всё вокруг казалось серым и плоским.
— Вы бы ещё дольше возились, — зло сказал человек. — Ну, идём? Я бы и ждать не стал, только там воет кто-то.
— Да кто ж тут выть-то может, это лес разве? — проворчала тётушка Галь. — У него даже имени нет. Рыжухи, наверное, расшумелись.
— По-твоему, я рыжуху от костоглода не отличу?
Тётушка упёрла руки в бока.
— Костоглода, скажешь тоже! Это здесь-то? Да с чего им сюда забредать, если тут для них и добычи нет?
— Да мне откуда знать, с чего?
Шогол-Ву поднял ладонь, призывая человека молчать. Прислушался. Обычный голос леса: чуть скрипнет, покачнувшись, старое дерево, легко зашумят игольчатые кроны под лапой ветра, и всё стихнет.
Он послушал ещё, прикрыв глаза, но не нашёл, чего бояться. Потому махнул рукой, подавая знак спутникам, и направился в сторону лощины, где разводил костёр.
Нептица вынула голову из-под крыла, прищурила сонный глаз. Два пера на макушке замялись. Оглядела тех, кто вернулся, и спрятала клюв под перьями.
Привязанный рогач зафыркал, мотая головой, переступил с ноги на ногу: радовался людям.
Человек сел над ямой, где уже погас огонь, и принялся его разжигать. Сказал, ни на кого не глядя:
— А ведь я как чуял, неладно с камнем этим! Не самоцвет, и оправа паршивая. Мелькнуло ещё в голове не трогать руками, вдруг чего. Вот влип!
Ему никто не ответил.
— А точно плохо будет, если отдам? — обернувшись, спросил он у дочери леса. — Ты видела своими глазами, как оно бывает?
Та покачала головой.
— Камень не крали раньше. Может быть, никогда. И не отнимали силой.
— Так почему я должен верить, что стану кустом?
— Проверь, — посоветовал Шогол-Ву. — Дай ей камень.
— Ага, как же! Отнимите его у меня, а там и проверяйте, сколько хотите. Ну, что делать будем?
Костёр затрещал негромко, выбрасывая искры. Четверо сели у огня и задумались.
— Камень нужно вернуть, — сказала дочь леса. — Нужно, или боги проснутся, и гнев их будет страшен.
— Да что ты всё о своём! — прикрикнула на неё тётушка Галь. — Боги, которые спят, ломаной раковины не стоят, и я в таких не верю.
— Я расскажу, почему они спят и откуда взялся камень. Вы забыли, но моё племя помнит. Я расскажу.
Дочь леса обвела взглядом сидящих у огня.
— Много жизней назад, когда все племена держались вместе и жили по одним законам…
— Сразу ясно, враньё, — хмыкнул человек. — Дальше можно не слушать.
— Нат! — встряла тётушка. — А ты продолжай, милая.
— Все держались вместе, — повторила дочь леса. — Это было. Мир был тёмен и плох, нелегко в нём жилось. Не хватало добычи. Реки то разливались, то мелели, земля почти не родила, со снегом приходил лютый холод, унося жизни. Тогда трое, дети разных племён, пошли в лес, что звался Запретным, но не был ещё белым. Они верили, там живут боги — и они нашли богов. И боги выслушали их.
«Вся земля, сколько можно исходить ногами и окинуть взором, теперь ваша, — сказали они. — Разделите её и живите мирно. Поля станут приносить урожай, реки напоят вас чистой водой, в лесах не переведутся звери и птицы. А мы уснём, и один из вас останется хранить наш покой. И дети его, и их дети должны будут жить здесь, пока мы спим».
Человек подался вперёд.
— Так а камень что? — спросил он. — Ты к делу переходи.
Дочь леса помолчала два или три вдоха, глядя на него, и продолжила:
— Трое умолкли. Им не хотелось терять свободу.
«Я пашу землю, — сказал первый. — Как мне жить в лесу? Прошу, отпустите меня».
И боги позволили ему уйти, и от него пошёл ваш род, сын полей.
— Ну, я понял, а вы не сообразили, как выкрутиться, и остались.
— Нат!.. Умолкни, дай девочке договорить, а?
— Ты вот скажи, чего мы выдумки слушаем, время теряем?
Он потёр виски, морщась.
— Много ли потеряем? Выдумки там, не выдумки, а вдруг что важное про камень откроется…
И тётушка Галь, отыскав его руку, обхватила ладонь. Погладила.
— Не бойся, милый. Придумаем, что делать, выручим тебя…
Он выдернул пальцы, взмахнул рукой.
— Да что ты врёшь, вы ж не верите в это! По рожам вижу: думаете, я сдохну. А перед концом ещё и разума лишусь, как вот Свартин. Буду трястись и слюни пускать. Башка трещит, не прекращая, и ты ещё…
Палец упёрся в плечо тётушки Галь.
— В глаза мне брешешь, а сама воешь, как над покойником, не затыкаясь!
— Что ты, Нат! Да где ж я вою?
— Да знаю я, что у тебя в голове! Я слышу всё, поняла? Всё, что у тебя вот тут, все мысли!..
Старая женщина всплеснула
