покидали наш лес. Теперь камень поднимает мертвецов, и стражи ищут их, чтобы упокоить навсегда.
— Значит, стражи не трогают живых?
— Нет! Только мёртвых, что выходят за границы.
— Я не знал. Мы убили такого в Безлюдье.
Дочь леса поглядела, нахмурясь.
— Я не удивлена. Ведь ты из тех, кто убивает и лишь потом думает. А может, и не думает вовсе. Как те люди!..
Нептица проснулась от её сердитого голоса и чихнула, мотнув головой. Встопорщила перья на спине, уткнула в них клюв и задремала.
Дочь леса посмотрела на неё, закусила губы, перевела виноватый уже взгляд на запятнанного и сказала негромко:
— Прости, я была груба. Я ошиблась. Ты… не совсем такой.
— Так что с камнем?
— Когда Свартин пришёл, он, должно быть, говорил с живущими дважды и узнал о камне. Это случилось между жёлтыми листьями и первым снегом. Тогда у твоего племени уже отняли Косматый хребет, и Свартин предложил его нам, ничего не прося взамен.
— Вот как, — сказал Шогол-Ву.
— Мы отказались. Нам нужна лишь та земля, где растут белые деревья Шепчущего леса. И мы не хотели становиться орудием Свартина, вставать между ним и гневом детей тропы.
Шогол-Ву кивнул.
— Свартин выслушал, и мы дали ему уйти. Нарушителей давно не бывало, так давно, что старый закон казался слишком жестоким, вдобавок Свартин явился с даром… А потом он вернулся, убил вождя и взял камень. Он думал, обретёт силу, глупец, но сила даётся не так. Слушай: кто отнимает камень или крадёт его, тот слышит голоса ушедших, и мёртвые встают, но не по его воле. Свартин украл, и я не удивлена, что он лишился рассудка. Так камень у тебя?
Шогол-Ву поколебался.
— У Ната, — сказал он.
— У сына полей? Он сам взял, не просил тебя? Это хорошо для тебя… и плохо для него.
— Ты сказала, краденый камень не приносит добра, и всё же сама хотела его украсть. Значит, ты знаешь, как с ним управиться. Говори.
— Знаю.
Дочь леса примолкла. Расправила платок, укутала плечи. Поглядела печально.
— Камень отдают добровольно. И тот, кто его получит, обретёт полную силу: сможет решать, кого поднять, и услышит мёртвых, если захочет сам. А тот, кто отдал, станет белым деревом. Таким, как в нашем лесу. Старый вождь всегда передавал камень другому, когда приходил срок.
— Значит, ваши деревья…
— Вожди. Это всё вожди прошедших лет, и они ещё живут. Хранят покой спящих богов, говорят с душами, берегут наше племя. А дети полей взялись за топоры! Камень нужно вернуть.
Шогол-Ву помолчал, раздумывая.
— Ты была готова стать деревом?
— О нет, не деревом. Белым деревом станет тот, кто сам получал камень в дар. А тот, кто украл его или отнял силой, станет лозой раздери-куста, проткнёт сам себя острыми шипами, будет истекать соком, но не умирать. Вечно чувствовать боль. Если порядок нарушен, нужна жертва, чтобы всё исправить.
— А если бросить камень?
— Исход тот же. Только если украдут или отнимут силой…
Шогол-Ву поднялся и склонился над костром, скармливая ему хворостины. Долго молчал. Наконец спросил:
— И кто же он, достойный камня? Тот, ради которого ты согласилась принять мучительную смерть, и кто даже не пошёл с тобой?
Дочь леса ответила, глядя в сторону:
— Тот, с кем мы обменялись сердцами. Он стал бы вождём после моего отца.
— Так почему ты здесь одна, Хельдиг, дочь вождя?
— Он думал… думал, люди поймут, что камень несёт им только зло, и сами его вернут. А в то, что боги проснутся, он не верил.
— Я понял. Благодарю, что рассказала мне. Я говорил, что ты слаба, и признаю перед богами: я ошибался.
Шогол-Ву поднялся, недолго постоял, кивнул и зашагал прочь.
— Подожди! — воскликнула за спиной дочь леса. — Куда ты идёшь?
Он не ответил.
Дочь леса нагнала его, схватила за руку, силясь остановить, но у неё не вышло.
— Подожди!.. Ты хочешь забрать камень?
— Я отдам его тебе. Ведь так ты получишь силу и остановишь проклятие, что пошло по этим землям? Трус, что отсиживается за чужой спиной, недостоин камня. Ты, Хельдиг, дочь вождя, достойна.
— Мне не нужна эта жертва! Стой!.. Да стой же!
Шогол-Ву остановился. Глядя дочери леса в глаза, отвёл её руки.
— Я был чужим в своём племени, — сказал он. — Я чужой в землях людей. Может быть, и на дальних берегах, куда стремился, я не нашёл бы дома. Что, если боги уготовили мне этот путь? Возьми рогачей. Ты поедешь прочь так быстро, как сможешь, пока Двуликий не…
— Нет, нет! Этого я не хочу!
— Разве не ты готова была спасти племя и этот мир, не думая о цене? Не ты говорила, что если одна жизнь может быть отдана ради многих других, то это разумный выбор?
Она посмотрела на него с мольбой.
— Прошу, позволь мне самой! Легче принять боль, чем расплатиться чужой жизнью. Я знаю: если пожертвуешь собой, лоза оплетёт моё сердце и будет терзать до последних дней.
— Возьмёшь моего зверя. Её зовут Хвитт. Я не хочу бросать.
— Не нужно! Владеть камнем — удел мужчин, удел вождя, и ради него я должна… Прошу, остановись!
Шогол-Ву взял её за плечи, отстранил с пути и пошёл дальше.
Дочь леса нагнала, торопясь, и вновь повисла на рукаве, тревожа раненую спину. Запятнанный дёрнул рукой, но лишь на миг стряхнул чужие ладони.
— Я сказал, возьми рогачей и будь готова. Ты послушаешь меня?
— Нет, нет! Я сделаю всё сама!
Здесь, далеко от костра, в тенях вечников, он не видел её лица, но слышал слёзы в голосе. Протянув руку, Шогол-Ву сорвал платок с плеч дочери леса, наклонился и пропустил его под торчащим корнем. Поймал её, замершую, не понимающую, и усадил силой. Обхватил запястья одной ладонью, до того тонкие, и связал. Она рвалась и умоляла, пока он трудился над узлами. И когда уходил, долго слышал её голос.
В какое окно стучать, Шогол-Ву не знал. Но гадать и не пришлось: ставни были закрыты неплотно, и наружу свисала верёвка. Он взялся за неё. Спина отозвалась болью.
Шогол-Ву стиснул зубы и полез.
Тихо забраться не удалось. Он навалился на подоконник, тяжело дыша. Тётушка Галь оказалась рядом, помогла, но пока нащупала локоть, прошлась по спине. И когда Шогол-Ву смог открыть глаза и увидеть не черноту, а бедную комнату со стенами из плохих досок, человек проснулся от шума и смотрел на него, приподнявшись на соломенном тюфяке.
— Ты чего здесь? — спросил удивлённо. — А эта где?
Шогол-Ву подполз к нему, лежащему, схватил за ворот
