руками.
— Будет тебе, а? Ничего я такого не думаю.
— Думаешь! «Ой, беда, беда…» — скажешь, нет? Во, теперь богов просишь, чтобы смилостивились. Да только они не спешили меня остановить, когда я брал проклятый камень, а значит, им до меня и дела нет!
Он вскочил на ноги.
— Сидите, грейтесь у огня, травите байки! Если вспомните, что я подыхаю, и придумаете, чем помочь, тогда зовите.
Тётушка Галь поднялась было, но человек зло вскинул кулак.
— Только посмей за мной идти! Я твоими причитаниями по горло сыт.
Он ушёл недалеко, к нептице. Сел, закинув руки за голову, привалился к тёплому боку. Нептица вытащила клюв из-под крыла, моргнула глазом и уснула опять.
Тётушка медленно опустилась и вздохнула. Дочь леса стиснула пальцы и закусила губы.
— Расскажи о камне и богах, — сказал ей Шогол-Ву. — Я хочу узнать, что было дальше.
— Что ж… Остались двое, и боги смотрели на них и ждали ответа.
«Я живу охотой, — сказал второй, — и люблю бродить по тропам. Меня не прокормит этот лес, и мне не усидеть на одном месте».
И он ушёл, не дождавшись ответа богов. Кустарники и деревья пытались его удержать, потому весь его род хранит на коже отметины от листьев и ветвей.
— В это я не верю, дочь леса. Дети тропы были воинами и охотниками — и много жизней назад, и теперь. Это боевая раскраска въелась, оставшись навсегда.
Человек рассмеялся громко, напоказ.
— А я вот верю, — крикнул он. — Мне нравится!
— Если слышишь всё, чего там торчать, а? — окликнула его тётушка. — Иди к огню!
Но он даже головы не повернул.
— Нат!.. Если из-за меня ушёл, давай лучше я отойду, мне-то всё одно теперь, где сидеть.
— Не трогай меня, поняла? Не лезь!
— Я расскажу о третьем, — виновато сказала дочь леса. — Ему пришлось согласиться, ведь больше никого не осталось. Тогда Четырёхногий взял речной камень, маленький и простой, и Одноглазый с Двуликим поднесли к нему фонари. Ветер Пятикрылого остудил камень. Трёхрукий взял его и протянул сыну леса. Тот принял дар и услышал голоса, но кто говорит — не понял.
«Ты слышишь ушедших, — сказал Двуликий. — Они тоскуют о несвершённом. Их терзают боль и вина, стыд и печаль. Души трепещут на ветвях Шепчущего леса, как листья. Когда они исцелят свои раны, то сорвутся и улетят, вновь родятся под синим холмом. Но есть те, кто не справится сам. Есть голоса громче других. Слушай и помогай им».
И третий согласился.
«Мы уснём, — сказали боги, — и будет наш сон похож на смерть. Похорони нас тут, у белой реки, и оставайся хранить наш покой. Но знай: если вы, на кого мы оставляем мир, станете враждовать, если некому станет беречь наш сон и этот камень покинет лес, мы проснёмся. Разольются реки, и море бросится на берег. Свора бешеных ветров разлетится, ломая стволы вечников, как тонкие стебли, и нигде не будет убежища. С холма потекут кровь и огонь. Трёхрукий пойдёт по земле и проследит, чтобы никто не спасся. Так пусть вам хватит мудрости, дети трёх племён, раз уж вы берёте этот мир себе!»
Человек подался вперёд, резко взмахнув рукой.
— Видать, крепко заснули, если не торопятся продирать глаза! Или всё это ложь.
— Или не спят они, — сказала тётушка Галь, — и никогда не спали. Боги мудры, зачем им рубить сплеча? Ждут, должно быть, что люди всё исправят. А вот во что я верю, милый, так в то, что нам туда нужно, в Запретный лес.
— Ну, я понял. И сидеть мне там до самой смерти, а то ведь меня не отпустят, как Свартина. Нет, постой, погоди! Ты думаешь, камень придётся отдать?
— Прости, милый…
— О, нет, нет, ты хочешь, чтоб я отдал его и сдох! Вот, значит, чего ты для меня желаешь? И не только ты, а все вы того хотите, я знаю. Ни одному не будет жаль!
— Нат…
— Легко чужими руками добро делать! А я так скажу: если мне суждено издохнуть в мучениях, то пусть весь мир со мной отправится! Ясно? И ты, и ты…
Нептица всё пыталась спрятать голову глубже под крыло, но теперь человек, раскачиваясь, толкал её в бок, и она не утерпела. Изогнувшись, клюнула его в плечо.
— И ты! — зло сказал он и ударил по клюву ладонью. — А вот ты уже сдохла!
Нептица вскрикнула.
— Думай, что говоришь, — сказал Шогол-Ву.
Человек оскалился, как зверь. Мгновение помедлив, он вскочил и быстрым шагом направился прочь. Что-то пнул на ходу.
— Не оставляй его, — тихо попросила тётушка Галь. — Надо бы его утешить, да если он впрямь слышит, что у меня в голове, это ему мало поможет.
Дочь леса посмотрела встревоженно и печально. Шогол-Ву покачал головой и поднялся.
Он нашёл человека на другом конце лощины. Тот сидел на поваленном стволе, согнувшись, закрыв лицо руками, и плечи его вздрагивали. Заскулил, но, видно, услышал тихие шаги и умолк, не отрывая ладоней от лица.
Запятнанный обошёл упавшее дерево, истлевшее, поросшее мхом, и сел рядом.
— Проваливай, выродок! — процедил человек сквозь зубы и шумно, со всхлипом втянул воздух. — Пошёл прочь, я сказал!..
Шогол-Ву не двинулся с места.
— Да почему… Почему это со мной случилось, а? Ведь мог бы я сказать, чтобы ты взял этот камень! Почему не ты?
Он больше не прятал слёз.
— Ты ж вот был готов за него умереть. Вам-то что, выродкам бесчувственным!..
— Я не бесчувственный. Был бы таким, остался бы с племенем.
— Да, и что ж тебя задело, беднягу? Пятнами не вышел, задразнили? Что, дикие бабы любят синие носы, как вот у вождя вашего был, а ты для них урод?
— Я…
— «Я, я», тьфу! Может, мне тебя ещё пожалеть? Ты-то жив-здоров, а я!.. Мне всегда везло, слышишь, всегда, а тебя встретил, и получаю от Трёхрукого пинок за пинком!
— Я вынул тебя из петли.
— Да я и сам бы выбрался! Ветка трухлявая была, ломалась уже, когда зверь твой набросился! За что боги так невзлюбили меня?
— Ты мог и не узнать о камне. Отдал бы ради награды, сам, добровольно…
— Захлопни пасть, ты, выродок!
— Боги открыли правду, чтобы ты мог сделать выбор.
— Выбор!..
Человек уронил голову в ладони и растёр виски.
— А есть он у меня, выбор? Я что-то не вижу.
Он помолчал, раздумывая.
— И ведь как меня обвели, а? Кто-то разнюхал, как работает камень. Наняли дурака, верно рассудили, что за пятьдесят жёлтых любой не то что сам отдаст, а ещё умолять будет,
