Урос ничего не успел ответить, как скрюченная рука опустилась на его колено.
— Думаю, — сказал Салман Хаджи, — что я могу взять мой выигрыш?
Урос презрительно бросил ему купюры, которые тот так любовно разглаживал, и усмехнулся:
— Разве же это выигрыш? Нищая вдова и то подаст тебе больше! Я прошу тебя о настоящей ставке! Которой нечего было бы стыдиться.
И он бросил на ковер все свои деньги, что у него были.
— Что это такое… что это значит? — спросил Салман Хаджи голосом, из которого исчезли и вся язвительность, и все самодовольство.
— Моя следующая ставка, — ответил Урос.
Руки Салмана Хаджи, которыми он собрал брошенные купюры, слегка задрожали.
— Это много, очень много денег… — произнес он.
— Должно ли мне, о святой человек, говорить такому игроку как ты: чем выше ставки, тем интересней игра?
Выражение с которым Урос это сказал и его взгляд — были вызывающе оскорбительны. Но Салман Хаджи его почти не слышал. В нем проснулась страстная, жадная, безумная любовь к деньгам. Он снова аккуратно разгладил свернутые купюры, расправил каждый уголок, и начал их пересчитывать, называя цифры вполголоса.
— Тринадцать тысяч двести шестьдесят четыре, — промолвил он наконец с тихим стоном. Его глаза не отрываясь глядели на хрустящие купюры.
— Ты понимаешь, на что ты идешь? — спросил Салман Хаджи.
— Иначе я не предложил бы тебе сыграть, — ответил Урос.
— Сейчас моя очередь выбирать животное, на которое я захочу поставить. Ты и это понимаешь?
— Правила есть правила. — сказал Урос.
Салман Хаджи прикрыл лицо рукой, а потом крикнул:
— Хассад, Хассад!
— Я здесь, — ответил скрипучий голос за его спиной.
— Мне нужен знак, — сказал Салман Хаджи.
Тощий человек повернулся к своему чернокрылому спутнику, и пробормотал что-то непонятное бескровными губами. Ворон покинул свое место на его левом плече, прошелся по шее Хассада и уселся на правом.
— Ну, что там? — спросил Салман Хаджи.
— Взгляни сам, достопочтимый, — проскрипел Хассад.
Святой человек обернулся:
— Правое это — Аллах свидетель, — хороший знак! — воскликнул он.
После чего повернулся к Уросу:
— Ты сам этого захотел, дерзкий всадник.
Никто не услышал этого замечания. Все были заняты своими собственными ставками. Лишь Мокки, который ловил каждое движение, каждое слово своего господина, понял, на что Урос пошел и с чем он связался.
«Если он снова проиграет, — подумалось саису — у нас не останется ни одного афгани. А нам нужна еда и одежда для самой трудной части пути»
Мокки увидел, что человек в зеленом тюрбане достал из кошелька толстую пачку денег и положил ее перед собой. Как же хотелось саису закричать:
«Урос, не надо! Поставь только половину, ну три-четверти! Но не больше!»
Но он ничего не сказал. У него не было права его унижать.
Многоголосый шум поднялся в толпе. На арену выпустили двух новых животных.
И этих не надо было заставлять выходить на нее. Напротив: всеми силами хозяева пытались их удержать, с таким нетерпением хотелось каждому выйти на арену первым и разбить лоб своему врагу. Они были здесь не с пастухами, как первая пара, а со своими хозяевами, достойными, сильными, суровыми людьми, которые вырастили их и сейчас привели сюда.
Эти бараны не были новичками. Они уже хорошо знали правила арены. У первого была густая белая шерсть, покрытая черными пятнами, у другого коричнево-бежевая, с ярко-рыжими полосами, которые смотрелись как полыхающее пламя.
На этот раз зрители приветствовали животных бурей восторга.
— Ты принц всех баранов, Пятнистый шайтан! — кричали одни.
— В этой схватке победитель будет один! С Красной молнией никто не может сравниться!
По этим крикам Урос понял, что оба барана знали многие бои. Возможно, что они победили уже с дюжину врагов, которых покалечили, убили, расплющили.
Впервые эти знаменитые победители бились друг против друга. Какое великое, особенное событие!
Оба барана, чествуемые толпой, становились все более неудержимыми, все более дикими. В ярости они рыли землю копытами.
— Мне кажется, что эти двое, нравятся тебе намного больше, чем мои бараны. — обратился Амчад Хан к Уросу.
И Урос ему на это сказал:
— Пожалуйста, прости мне мое невежливое замечание, я сожалею от всего сердца. Но мне кажется, что и тебе, наконец, тоже стало интересно.
— Почему ты так решил? — спросил Амчад Хан.
— Ты совсем забыл про свой кальян.
Амчад Хан рассмеялся и ответил:
— Ты прав, всадник из степей. Люди все таковы. Даже самый миролюбивый с интересом наблюдает за представлением, на котором присутствует сама госпожа смерть в качестве гостьи. Одно из этих животных не уйдет с арены живым. Они слишком буйные.
— Да, это так, — сказал Урос, — Но кто бы ни выиграл, Пятнистый шайтан или Красная молния — любой из них стоит моей ставки.
Единорог
Зрители все делали ставки на животных и против друг друга, в то время как оба барана недоверчиво топтались на арене, опустив головы к земле. Их хозяева стояли перед ними и время от времени массировали им ноги. Поведение животных изменилось, их тела расслабились. Доверчиво прижимались они к своим хозяевам, сами подавали им одну ногу за другой и прежде чем положить ее в руку хозяина, с любовью легонько царапали ее копытом. Нежно, словно овечки, клали они свои головы с огромными, крутыми рогами, на плечи хозяев.
— Ну что, святой человек? — в конце концов, сказал Урос, — ты определился с выбором?
Тот не шевелился. Положив подбородок с жиденькой бородкой на руки, он наблюдал, сквозь прорези своих слишком черных глаз, за двумя баранами со всем вниманием, на которое только был способен. Ни одно из их движений не укрылось от него. Они были одинаковой величины и веса, у них был одинаковый опыт и равное количество побед; ни по их поведению, ни по их виду нельзя было заключить, какой из них сильнее. Поэтому ясно, что не их видимые качества, такие как сила, быстрота и ловкость, решат исход схватки, но их скрытые возможности — смелость, хитрость, инстинкт бойца.
Судьба более чем десяти тысяч афгани зависела от этого выбора! Он не должен ошибиться. Время от времени Хаджи бросал жадный взгляд на денежные купюры, что лежали перед ним, словно ждал от них откровения и просветления.
— Я жду, святой человек, — воскликнул Урос, — Другие ставки уже давно сделаны.
Салман Хаджи закрыл глаза и крикнул не оборачиваясь:
— Хассад!
