Недоумение превратилось в негодование. Этот чужак пришел в Бамьян чтобы посмеяться над его жителями? Послышалась первая ругань и язвительные насмешки. Аджуб оттащил своего барана в сторону, желая показать, что находиться вблизи этого жалкого калеки, было оскорблением для его чести.
— Какой демон, о чужестранец, — негодуя, закричал глава округа, — принудил тебя насмехаться над присутствующими здесь порядочными людьми? А в моем лице и над самим Захир Шахом, твоим властелином? Ты думаешь, я оставлю это безнаказанным?
Чужестранец с ружьем приложил правую руку к сердцу и воскликнул:
— Насмехаться? Над кем? Над самим собой в худшем случае. Посмотри, я подтверждаю всю серьезность моих слов вот этой ставкой!
Он вытащил кожаный мешочек, развязал его и передал главе округа. Тот опустил туда руку и вытащил полную горсть золотых самородков.
— Это даже не половина. — заметил незнакомец.
Глава округа медленно открыл мешок полностью, заглянул внутрь, взвесил на руке и тихо пробормотал:
— Настоящее…
Он поднял глаза, чье выражение изменилось в мгновение ока, к лицу чужестранца, и произнес благодушно, почти уважительно:
— Как твое имя?
— Хаджатал.
— Твоя провинция?
— Высокие горы на востоке, там где мужчины сами делают себе оружие и знают, как с ним обращаться. — сказал чужестранец с ружьем.
Глава округа передал мешочек Амчад Хану, который, посмотрев на его содержимое, согласно кивнул.
— Аджуб и Хаджатал, — провозгласил глава округа, — вы должны вывести ваших животных на бой.
И потом спросил Аджуба:
— Ты не хочешь пересмотреть свою ставку?
Аджуб передернул плечами и недовольно ответил:
— С какой стати? Я хочу, чтобы это оскорбление, которое посмели нанести моему животному, хотя бы принесло мне деньги.
— Ну хорошо, тогда займи свое место. Хаджатал, встань вон там, — приказал глава округа, — и подождите, пока прекратят делать ставки.
Очень скоро стало ясно, что впервые за всю историю боев животных, не будет ни одной ставки друг против друга. Все хотели поставить деньги на Пятнистого шайтана. Только сумасшедший, переговаривались люди, может дать этой искалеченной, однорогой скотине, самый маленький из всех шансов. Как он выстоит против Шаха Бамьяна?
Салман Хаджи наклонился к Уросу, и его голос источал медовую сладость и презрение одновременно:
— Ты, наверняка, не решишься поставить деньги на чужака, не правда ли? Потому что я, как ты сам понимаешь, опять ставлю на Пятнистого шайтана.
Урос смотрел в пустоту перед собой, ничего не видя и ничего не слыша.
Ему казалось, что он прокаженный, проклятый человек. Не потому, что он проиграл, нет, — а потому что ему больше нечего было проигрывать.
И Мокки вскричал, негодуя:
— Чего же ты хочешь еще, святой человек?! Ты и твой ворон, уже забрали у моего господина все, что он имел!
Все услышали его слова. Амчад Хан повернулся в его сторону. Широкое, детское лицо саиса от отчаянья было не узнать.
— Всадник из степей, — сказал Амчад Хан Уросу, — Поверь мне, что я был бы счастлив одолжить тебе любую сумму, которую ты попросишь. Хозяин, у которого есть такой конь, всегда может найти деньги.
Урос не понял ни слова из того, что он сказал, он понимал только, что Амчад Хан обращается к нему теплым, сердечным тоном, и он повернулся к нему.
Тут же сильная рука схватила его за локоть, и он услышал испуганный шепот:
— Урос, о Урос, именем пророка, Аллахом прошу, Всевышним, не ставь на кон Джехола!
Предугадал ли Мокки то, о чем его хозяин даже не задумывался?
И Урос отбросил его руку, закричав:
— Почему нет?
Мокки перепрыгнул через голову Амчад Хана и бросился перед чавандозом на колени:
— Ты не можешь! Не должен! Ты не сделаешь этого!
И хотя он стоял перед Уросом на коленях, его голос больше не был умоляющим, а наоборот, угрожающим и повелительным. И чавандозу стало ясно, о чем именно кричал ему саис, с внезапно жестким лицом: «Джехол не принадлежит тебе одному; Прежде всего он принадлежит Турсену, который вырастил его. И так же мне, который ухаживал за ним и смотрел, словно мать за любимым ребенком… И он принадлежит Маймане и нашим степям. А ты осмеливаешься поставить его судьбу на волю случая, чтобы потом смотреть, как его уводит от нас какой-то чужак неизвестно куда?!»
Жуткая ухмылка перекосила Уросу лицо, как никогда раньше… Еще не было у него возможности так ясно доказать свою свирепость, мужество, свое презрение к людям и самому себе именно таким, жестоким образом. Одним жестом, одним словом он сам может изменить будущее, отбросив все священные традиции в пыль. Какая игра, какой огромный риск! И он сейчас находится в самом центре всего этого круговорота, и только лишь этим он уже навсегда разрушил преданность Мокки.
И Урос выкрикнул в толпу:
— Подождите еще одну секунду! Как ставку за этот бой, я предлагаю Джехола, моего жеребца!
При этих словах вся толпа на мгновение замолчала. Все, кто видел, как приехал сюда Урос, были восхищены его конем.
— Но кто должен делать ставку против твоей? Ты знаешь, мы все поставили на одну сторону.
— Я не поставил, — ответил Урос, — Я ставлю на барана Хаджатала, чужестранца.
Сочувственный шепот, возмущенное бормотание прошло по рядам зрителей:
— Как можно?!
— Такой благородный конь!
— И потерян!
— Хозяин из-за болезни совсем повредился в уме!
Мокки, все стоящий перед Уросом на коленях, закрыл лицо руками.
— Хм, если уж таково твое желание, о всадник… — сказал глава округа, — А чтобы мы могли оценить стоимость твоей ставки, прикажи привести жеребца сюда.
Рукояткой плетки Урос ткнул Мокки в плечо и спросил:
— Ты слышал, саис?
Мокки сгорбившись, медленно побрел к тополям, возле которых он привязал Джехола. Ему не хотелось слушать радостное ржание, которым Джехол приветствовал его, и не хотелось чувствовать тепло его языка, когда конь лизнул его щеку.
Только он отвязал Джехола от дерева, как позади себя услышал голос Серех:
— Саис, большой саис… — прошептала она.
Мокки повернулся. Серех с головы до ног была одета в темный балахон, лицо скрывала темная сетка.
— Серех, ты… как ты тут оказалась? — запнулся Мокки.
Перебив его и часто дыша, она указала на холм и ответила:
— Там… вместе с другими женщинами… нам тоже можно смотреть… но вдалеке от мужчин и только под чадором… я раздобыла себе один.
Она раздраженно дернула за ткань:
— Я задыхаюсь в этом мешке. Дочери кочевников не носят такого.
