— Я сам удивился, высокий глерд. У нас же почти треть команды из пиксийцев!.. Когда нас взяли, я все ждал, кто-то заорет, что он не отсюда, пленный и все такое. Но то ли нас побоялись, то ли ждали более удобного случая… к примеру, когда поодиночке начали бы допрашивать… Однако не успели, к утру вы нас освободили так красиво и героически!
Фицрой сказал задумчиво:
— Или же пиксийцы не очень обожают Гарн, соперничающее с ними королевство.
— Тоже может быть. Совместно грабят Дронтарию, но друг друга ненавидят и боятся. К счастью для них, между ними Дронтария, а то бы уже истребляли друг друга в битвах и жгли города и села…
Я повернулся к Фицрою.
— Давай колись, как вас захватили?
Он ответил, отводя взгляд:
— Стыдно признаться, но без всякого боя. Умелые они, Юджин. Как я понял, то и дело воюют с Шантелем, это королевство восточнее Гарна, а на море у них вообще не прекращается война.
— А захватили вас как? — напомнил я.
Он сказал нехотя:
— Те, что остались на корабле, думали, что в безопасности, когда убрали сходни и отплыли малость. Но гарнцы, оказывается, хорошие пловцы. Я оставил одного на клотике наблюдать за берегом, тот клянется, что ни одной лодки не сдвинулось с места!.. Но гарнцы подобрались вплавь, закинули веревки с крючьями… А когда уже взобрались и приставили нашим спящим ножи к горлу… Трое гвардейцев все же схватились за мечи, но их убили быстро. Грегор пытался драться, так его просто оглушили по затылку.
— Аты?
Он отметил с еще большей неохотой:
— Тебя пригласили с таким почетом и уважением, что… я решил, дурак, будто тебя ведут к королю пить, пьянствовать и напиваться вдрызг… На корабле ничего не происходит, я решил заглянуть в таверну. Нет, не в городе, я осторожный, а в ту, ты ее заметил тоже, я видел, что на причале. Там выпивка, песни, доступные женщины, веселье, пляски, драки… в общем, жизнь. Я едва заказал себе вина и начал рассматривать женщин на предмет какую пощупать, и мужчин, кому дать в морду, так что не успел, понимаешь, даже понять, кто и чем врезал сзади так, что очнулся уже связанный, когда тащили по улице.
— Волоком?
Он опустил глаза.
— Нет, вежливо, под руки. Только ноги волочились. Делали вид, что тащат упившегося насмерть. Вроде бы даже переговаривались, что вот их друг снова налакался так, что руку от ноги не отличает… Это для тех на улице, кто посмотрит.
— Натренированные, — согласился я. — Эта служба у них на высоте. Отлажено.
— Либо преступники очень умелые, — заметил он.
— Либо мятежи частенько, — сказал я. — Как же без них? Скучно.
Глава 11
Ваддингтон сразу же, едва вернулись на корабль, приставил и четверых новеньких к работе, его гвардейцы тоже не сидят без дела в отличие от моих орлов, все-таки военная дисциплина — великое дело.
Видимо, следующие экипажи нужно набирать по большей части из королевских гвардейцев или хотя бы вводить их в состав экипажа. И как пример послушания и работоспособности, да и, чего греха таить, для профилактики возможных мятежей и попыток захвата корабля.
А еще на корабле оставались двое гарнцев, их застигли врасплох спящими, никак не ожидали, что под утро, когда спится особенно, кто-то да вернется.
Один успел дотянуться до меча, его сшибли и растерзали, второю, что толькотолько открыл глаза, крепко избили и связали.
Я рассматривал его без особого интереса, простой солдат, что он знает, потом по форме сообразил, что это из королевской гвардии, а они все-таки знают побольше простых крестьян или рыбаков, велел дать ему вина и приступил к допросу.
— Имя?… Звание?… Чин?… Должность?…
Он помолчал, но вино жадно выпил, чашу осушил до дна. Пил бы и больше, но не налили, на меня поглядывает одним глазом, припухшим и в кровавых жилках, второй заплыл настолько, что даже щель между верхним и нижним веком не щель, а тоненькая черточка.
— Знаете, — сказал я, — как гуманист, я содрогаюсь при мысли, что придется прибегать к пыткам. Но как демократ, стоящий на защите интересов… э-э… демократии, я вынужден делать все, что нужно для культуры и победы гласности. Вы как насчет гласности?
Он буркнул:
— Спрашивайте.
Я сам не ожидал, что допрос продлится так долго, гвардейцы короля в самом деле не крестьяне, знают достаточно много, вельможи разговаривают в их присутствии откровенно, да и как иначе, если они на каждом шагу, неподвижные и молчаливые, как истуканы, в самом деле перестаешь замечать.
— Хорошо, — сказал я и кивнул внимательно слушающему Ваддингтону. — Налейте ему еще вина. Устройство королевства любопытное… но ничего нового. Теперь о тех небоскребах, что на той стороне города… что они собой представляют?
Судя по его лицу, такой термин слышит впервые, однако он понятен, объяснять не нужно, поморщился и сказал нехотя:
— Никто ничего не знает. Там маги. А также всякие там… ну, колдуны, чародеи… Они сами не желают жить среди людей. Но у слабых мало сил, потому и живут среди нас…
— Это уже Что-то, — сказал я заинтересованно, — гуманное общество. Как к ним в народе относятся?
Он пожал плечами.
— Пользоваться пользуются, но если где корова падет, то всем понятно, колдун виноват. Тут же идут убивать и грабить. А для знатных глердов убить колдуна — это как подвиг.
— А сильные?
— Сильным люди не нужны. То ли сами творят себе еду, то ли как-то еще… Обычно уходят и поселяются либо высоко в горах, либо в лесах, а то и вовсе в пустынях… говорят, есть и такие места.
Я вспомнил те высокие башни над городом, по спине пробежал озноб, словно оттуда все еще наблюдают за мной.
— А что насчет тех, кто высоко в башнях над вашей столицей?
Он пробормотал:
— Те хуже всего.
— Опаснее?
— Да, — ответил он. — Их не достать снизу, а башню не разрушить. Либо камень там крепче, чем… камень, либо всякий, кто подойдет близко без разрешения чародея, падет мертвым.
— Ого, — сказал я.
Он потрогал разбитую скулу, поморщился.
— С такими колдунами у правителей обычно, как это сказать, вооруженный мир. Чародеи даже помогают защищать земли, если нападет враг, но все равно королям, как понимаете, глерд, такое ненавистно…
— Еще бы, — согласился я. — Какой король допустит, чтобы кто-то совсем рядом не признавал его власть?… Тогда нам повезло.
— Что убежали ночью? — переспросил он. — Думаю, колдунам в башнях все равно. Это если бы большая армия подошла и начала жечь город, который чародею зачем-то да нужен…
Я поднялся, кивнул.
— Ладно, лечись. К сожалению, сразу тебя не убили, когда было можно, а теперь вроде бы нельзя, хотя, конечно, можно, но уже нельзя, потому что поздно.
Он снова потрогал скулу, даже сунул палец в рот и пощупал там верхние зубы.
— Благодарю, глерд. По глазам вижу, и город со всеми жителями утопите без всякой жалости, но если Что-то вам нельзя, то нельзя.
Я кивнул в его сторону Ваддингтону.
— Он твой.
Тот подхватил гарнца и потащил к выходу, а когда за ними захлопнулась дверь, я повернулся к карте и застыл. Посреди каюты появился рослый и жилистый мужчина с крепким телом, но измученный настолько, словно доживает последние дни жизни: ввалившиеся глаза, под которыми многоярусные темные мешки, похожие на сети для ловли рыбы, желтая кожа лица с отвисшими брылями, запавший рот…
— Ты тоже, — проговорил он, как мне почудилось, с сочувствием, — творишь из пустоты…
Я ответил осторожненько, стараясь вообще не шевелиться:
— Да… передвигаю там… в ней…
Он спросил сиплым голосом:
— Отказаться… не можешь?
— А зачем? — спросил я наивно.
Он зябко передернул плечами.
— Ты не можешь не чувствовать ужас… И всю бессмысленность… Или как-то защитился? Но от этого нет защиты, потому что… от себя нельзя…
За его спиной возникло кресло, он сел, не глядя, а я смотрел на него со страхом и жалостью. Мощь его чудовищно велика, понимаю, но может создавать только то, что знает и понимает, а понимание у него такое же, как у любого другого в этом мире, в то время как у меня сил в миллион раз меньше, но могу творить, скажем, пистолет и патроны, потому что для меня упорядоченная пустота не совсем как бы пустота…
А самое страшное, он в полной и страшной силе ощутил иллюзорность всего, что нас окружает.
Он может мановением руки создать гору из ничего, и точно так же распылить ее, и сознание того, что все вот так вокруг создано из ничего и может рассыпаться в любой момент, наполняет безнадежной тоской и равнодушием ко всему, потому что ничего на самом деле нет, все ненастоящее, всего лишь чуть перестроенная пустота, не за что держаться, нечего ценить…
Я проговорил, с трудом преодолевая страх:
— Я знаю…
