— Ладно. Нож с собой взять?
— Нет, не надо. Возьми дрянь какую-нибудь потяжелей.
— А вдруг поймают?
— Нет, Петя, нельзя сдаваться.
— Хорошо. Прощай, Лев!
Он взял шапку, вышел, около порога остановился, хотел что-то сказать, но махнул рукой и захлопнул за собой дверь.
«Может быть, не надо? Может быть, догнать, отменить?»
Лев бросился было к двери, но по дороге его перехватила Юленька.
— Ты куда?
— Я? — очнулся Лев. — А никуда.
И снова схлынули все страхи.
— Я к тебе шел, — сказал Лев, притягивая к себе Юленьку.
— А Николенька? — шепотом спросила она, охватывая руками его шею. — А как же Николенька-то?
7
Весь этот день Лев не мог найти себе места. Он пошел к реке, потом бродил по лугу, возвратился домой поздно ночью и, не заходя в свою комнату, прошел к Юленьке, — он знал, что Богданов уехал из города.
Его разбудил стук в окно.
— Юленька, — кричал Богданов, — отопри!
— Ах ты, дьявол! Приперся! — зло прошипел Лев. Он вскочил, собрал свою одежду, поправил постель, поцеловал Юлю, выбросил вещи к себе в комнату, открыл дверь.
— Пропащему мужу! — сказал он, потягиваясь и растирая голые руки. — Как путешествовали?
— Хорошо. Утро-то, а? А вы все спите! — сказал Богданов и прошел в дом.
Утро действительно было замечательное. Солнце никогда, казалось, так не сияло. Трава, на которой дрожали и переливались капли росы, была яркой и сочной. У Воздвижения начали благовест, он будил деревья, спавшие в ночной прохладе.
Лев натянул рубашку, брюки и босиком помчался к реке: он купался до поздней осени. На середине реки в черной лодчонке спал рыбак. Через мост переезжал воз с сеном. Где-то очень далеко стучала моторная лодка.
Лев выкупался и ушел в лес.
8
Накануне вечером Баранов и Митя, измазанные сажей и наряженные в лохмотья, явились в сад на Советской, осмотрели позиции и «занялись» женщинами в детском доме. Первым делом они сбросили белье, которое сушилось перед окнами дома. Когда одна из женщин выскочила из дома, Баранов подставил ей ногу; женщина упала. Митя схватил простыню и начал волочить ее по земле. Из дома выскочила вторая женщина. Ребята убежали. Вечернее представление было окончено.
Утром они явились к одиннадцати часам. Через несколько минут из калитки, соединяющей сад с редакционным двором, вышел кассир — высокий сухопарый старик в ермолке.
Когда кассир ушел, ребята принялись издеваться над женщинами из детского дома. Снова послышались гогот, визг и ругань. Петр зорко следил за редакционным двором и за калиткой с Советской. Редакционный дворник не обращал внимания на шум и крик в саду. Так прошел час. На исходе его Митя заметил возвращающегося из банка кассира — он нес набитый деньгами портфель.
Баранов припер заранее заготовленной палкой парадную дверь детдома. Черный ход они завалили бревнами и ящиками еще утром. Когда кассир подошел к дому, Петр остановил его.
— Дай закурить! — попросил он.
— Уйди, уйди! — пробормотал кассир, пытаясь обойти оборванца.
— Дай, а то в морду плюну, — я сифилитик!
Петр схватил старика за руку. Кассир обернулся, Петр смахнул с него очки. Кассир выдернул руку и ударил Баранова по лицу. В этот же миг в ноги старику бросился Митя.
Кассир упал и выронил портфель.
Митя подхватил портфель и, поддразнивая поднявшегося старика, побежал к Советской. Кассир ковылял за ним, спотыкаясь и почти ничего не видя, а Митя бежал и бежал.
Кассир стал уже нагонять его, но в это время ему подставил ногу Баранов, и он снова упал. По-видимому, старик вдруг понял серьезность происходящего и закричал. Но крик его оборвался: Петр легко, вполсилы ударил старика свинчаткой.
Кассир свалился и замер.
Митя, кутая портфель в лохмотья, исчез из сада. Следом за ним бежал Баранов.
Богородица, дежуривший на Советской, заметив входящего в сад кассира, медленно пошел мимо пролома в садовой ограде.
Митя, выбежав из сада, налетел на Богородицу и сшиб его с ног. Богородица выронил корзину. Рядом с ней упал и Митя. Все получилось весьма естественно.
Когда Богородица встал, портфель уже лежал в корзинке. Он поднял ее, дал Мите пинка и, не торопясь, направился через дворы и сады на Холодную улицу, к Льву.
Баранов и Митя вышли садами к реке, сели в заготовленную лодку, переоделись и к вечеру вернулись в город.
9
Несколько минут после исчезновения оборванцев старик кассир лежал без сознания. Потом поднялся, сел, огляделся кругом, пошарил по траве руками и заплакал.
Через полчаса на место происшествия прибыла милиция. Вслед за ней явился Богданов с агентами уголовного розыска. Ни на Советской, ни в смежных улицах беспризорников не нашли. Ищейка, пущенная по следу, привела агентов к реке и завыла от досады.
Богданов вечером зашел к Льву.
— Слышали новость? — спросил он.
— Как не слышать! Весь город только об этом и говорит. Не может быть, чтобы это были беспризорники.
Богданов испытующе посмотрел на Льва.
Тот зевнул и потянулся.
— Поймаем, будьте уверены. Уже напали на след.
— Да? — безучастно обронил Лев. — Желаю удачи. Найдете деньги — поделитесь…
Вечером Петр получил от Льва деньги и покинул Верхнереченск.
Глава третья
1
Битый месяц Богданов метался по уездам, готовил своих сторонников к конференции. Заверения, посулы, разъяснение платформы оппозиции, обвинения в адрес «аппаратчиков» — все пускалось в ход, чтобы сколотить хоть видимость существования солидной группы противников Центрального комитета.
Во что бы то ни стало надо было показать «губернские масштабы». На конференцию приглашались кто попало, если даже они расходились в мнениях с большинством партии по второстепенным проблемам.
Готовили конференцию секретно, с соблюдением всех правил конспирации. В губкоме знать не знали, ведать не ведали, какую игру ведет Богданов.
К концу сентября все было готово: открытие конференции — пятого октября, о чем дали знать периферии, В тот день после обеда Богданов, сопровождаемый тремя-четырьмя приятелями, пришел в театр.
Туда же один за другим стали собираться люди. В дверях они говорили пароль, патрульные внимательно осматривали их. Делегаты старались занять места в самых темных углах зрительного зала. Через час в театре оказалось человек сорок.
Богданов нервно шагал по сцене, на которой стоял покрытый сукном стол.
Богданов был расстроен — он ждал на конференцию по крайней мере около ста человек. Решили подождать еще полчаса. Прошло четверть часа, три четверти, а народу не прибавлялось. Из уездных делегатов прибыло только двое, да и те норовили уйти. Их задержали в дверях.
В пустой, плохо освещенный зал они вернулись на цыпочках. Мертвенная тишина нарушалась лишь шелестом бумаг — Анатолий Фролов вносил последние поправки в свой доклад. Богданов нервно стучал по столу карандашом.
Наконец Николай Николаевич поднялся и сказал что-то резкое Фролову.
Тот роздал делегатам листовки, только что размноженные на машинке.
Богданов позвонил в колокольчик, оправил гимнастерку, пригладил вьющиеся желтоватые волосы, приосанился и жестом водворил в зале тишину.
Впрочем, особой нужды в этом жесте не было: люди, занявшие зал, молчали.
Открыв конференцию, Богданов сказал несколько слов о «великих традициях», которые, мол, сейчас «нарушаются», и заявил далее, дабы оправдать не совсем легальный характер совещания:
— Дисциплина, — сказал он, — нас не может связывать. Когда нам нужно, мы вправе ее обойти. Мы выше ее.
Богданов сделал паузу, рассчитывая на аплодисменты, но их не последовало — собравшиеся почтительно взирали на своего грузного, краснолицего лидера, который с трудом вытягивал из себя фразы и пил воду…
Не дождавшись оваций, Богданов со спокойного тона перешел на угрозы.
— Надо забить гвоздь так, чтобы его нельзя было выдернуть! И мы, именуемые оппозицией, этот гвоздь вобьем в гроб аппаратчиков.
Богданов тяжело опустился в кресло.
В зале раздались хлопки.
Поднялся Фролов.
Дней десять сидел он над сочинениями троцкистских вожаков и исписал такую груду бумаг, что, возьмись он прочитать все записанное, конференция продолжалась бы неделю без малого.
Ради торжественного случая он надел на себя парадный костюм. Костюм был странного светло-зеленого цвета, необыкновенно широкий; что-то комическое было в этом наряде.
Фролов вышел к пюпитру, стоявшему у рампы, разложил бумаги, звучно откашлялся и начал речь. Но не успел он сказать и двух первых фраз, как шум, поднявшийся около дверей, прервал его.
