Созданный упорными усилиями богатых промышленников, центр этот изобиловал коттеджами, складами, конюшнями, огромными складами — чего там только не было! А как ласкали глаз крытые галереи, веранды, беседки, построенные из белого кедра и красной сосны…
Работа здесь кипела, как в улье. Трудились стригали, кладовщики, мойщики шерсти, упаковщики, сортировщики и многие другие специалисты шерстяной промышленности.
Стрижка овец, которая означала обильный урожай — то же самое, что жатва на пшеничных полях, — уже заканчивалась. Стригальные машинки обрабатывали последних баранов, а животные, лишившиеся своего руна[174], жались в загонах перед возвращением на пастбища. Почти все груды шерсти уже побывали под прессом, превращавшим их в кипы. Склады ломились. Четыре огромных повозки, запряженные шестнадцатью лошадьми, были готовы отъехать с первым товаром.
Именно в это время в опускавшихся сумерках раздался странный и страшный крик:
— Вызывайте ночь! Настала ночь!
Людям с окраины цивилизации уже был знаком этот клич, он произвел на обитателей поселка поразительное действие. Кто-то впал в горестное оцепенение, которое сопровождалось, однако, возмущением. Других же охватило отвратительное ликование хищников, — гнусные инстинкты вырвались наружу! Посреди возникшей толчеи вспыхнул язык пламени, потом другой, потом их стало много! Невидимые руки поливали керосином деревянные постройки, переходы, склады и сами товары. В мгновение ока все задымилось, затрещало, запылало. Раздались выстрелы. Некоторые хотели потушить пожар. Другие расстреливали добровольных пожарных. Испуганные животные метались, блеяли, ржали. Задыхающиеся от дыма лошади, обгорелые овцы повсюду прорывали изгороди, скучивались, снова разбегались и еще более увеличивали невыразимый беспорядок.
На последних каплях бензина машина въехала в этот ад, когда дома уже догорали. У разгулявшихся погромщиков появление автомобиля вызвало дикую радость: для них он символизировал собой хозяина, который устраивал чудовищные даровые пиршества, заливал глотки всех бандитов спиртным. Общество отвергло этих негодяев — он же осыпал их золотом и бросал в бой… против общества.
Потому-то красную машину приветствовали радостные крики:
— Гип! Гип! Ура!
Потом голос, который друзья сразу узнали, прорычал сквозь завесу дыма:
— Браво, мистер Тотор! Браво, мистер Меринос! Смотрите, приказ исполнен! Расскажите обо мне нашему общему хозяину!
— Негодяй! — проворчал американец. — С каким удовольствием я разбил бы ему голову!
— Без глупостей, — прервал Тотор, — будь благоразумен! Слишком поздно, делать нечего… Мы попали в ловушку, пора уносить ноги!
Янки не слышал его. Вне себя от ярости, помня лишь о том, что пожары разорят отца, Меринос уже не мог спокойно рассуждать. Он вскинул карабин и выстрелил на голос ирландца.
Патрик О’Брайен не пострадал. Думая, что произошла ошибка, ирландец закричал:
— Свои, не стреляйте! Товарищи, ко мне! Да здравствуют бушрейнджеры!
Он выступил из клубов дыма, потрясая ружьем, к стволу которого была привязана белая тряпка. Другие бандиты, всего человек тридцать, присоединились к нему, крича что-то восторженное.
— Клянусь, — сказал Тотор, — они собираются устроить парад и салют в нашу честь!
Нет, это вовсе не салют и совсем не с той стороны. Защитники поселка, видя, что поджигатели покинули убежище, открыли по ним огонь. Завязалась ожесточенная перестрелка. Одна из пуль вырвала кусок кузова, другая, пробив шляпу Мериноса, оцарапала ухо Бо.
— Hell dammit! — пробормотал Меринос. — Неведомые друзья, которым мы хотим помочь, стреляют в нас!
— Глаз вышибают всегда свои, только так и бывает в таких стычках… Удираем!
— А бензин? — спросил американец.
Тотор пожал плечами, выжал педаль сцепления и спокойно ответил:
— И десяти литров не осталось! Может быть, пять… может, меньше, не знаю! Но все равно — едем!
Перед ними лежала широкая дорога, огибавшая поселок и выводившая в прерии. Еще продолжая разговор, по ней-то и поехал на полной скорости Тотор, вызвав тем самым новую серию выстрелов.
Как часто бывает в подобных случаях, выпущенные второпях пули просвистели над головами трех друзей. Зато бушрейнджеры, увидев, что они уезжают, заподозрили правду и пустились за ними с воплями:
— Измена! Предатели! Это не братья! Они нас покидают! Трусы! Предатели! Смерть им!
— Ну что ж, это мне больше нравится, — крикнул Меринос, показывая им кулак.
— А я предпочел бы сотню литров бензина…
— О, я отдал бы всю свою кровь за двадцать галлонов![175]
— Верю, но мы с тобой из плоти, а вот машина… Ох, я чувствую, ей худо, она ведет себя как олень, которого травит свора злых собак. Еще два-три лье протянем, и — конец!
— Что ж! Будем сражаться с этой сворой и продадим наши жизни подороже!
— Да, конечно, — процедил француз сквозь зубы. — Я бы с огромным удовольствием уложил их всех! Но еще лучше было бы проскользнуть незамеченными.
Услышав вдали крики, Меринос обернулся. Толпа — человек тридцать — гналась за ними. В эту минуту они еще не были опасны, но позже!..
— Лучше смерть, чем снова попасть в их руки, — произнес Меринос, дрожа от гнева.
В этот момент Бо, который внимательно вглядывался в горизонт, внезапно вскрикнул.
— Что там еще? — спросил парижанин.
— Всадники! Во-он там, едва видны.
— Сколько?
— Не меньше двадцати пяти.
— Черт возьми! На каком расстоянии?
— Две с половиной — три мили.
— Направление?
— Плохо видно, но похоже, они отклоняются в сторону, чтобы перерезать нам путь… Если они нас заметили…
— Черт! И инфантерия[176] и кавалерия… Три дюжины пехотинцев, двадцать пять всадников… две армейские части. А нас трое на автомобиле, который собирается испустить дух. Кажется, плохи наши дела, очень плохи!
ГЛАВА 6
Агония автомобиля. — Придорожный кабачок. — Его нелюбезный хозяин. — Деньги есть, а спиртного нет. — Тотор рассердился. — Кабатчик в погребе. — Реквизиция бочонка виски. — Нападение. — Непреодолимая преграда.
Автомобиль едва тащился по дороге, вившейся между солеными кустами. Против ожидания, он уже проехал около трех лье. Но скоро мотор заглохнет.
— Все. Кажется, приехали, — сказал Тотор, — даже не нужно будет выключать сцепление, чтобы остановиться.
— Да, — отозвался американец, — пиши пропало.
