— Да, но как ты будешь отличать, кто уже достаточно разумный, а кто нет? — переспросил Талир. — Сможешь чётко определить: между кем и кем, на основании каких различий провести грань?
— Вот именно… — Джантару показалось: вот и убедительный довод для ответа. — Всё кажется просто, пока идёшь от крайностей, но подойдёшь как будто к самой грани — и видно: чётких граней в человеческом обществе нет. Кто-то в чём-то чуть несовершеннее другого, тот — ещё кого-то, и так далее… Кому, на основе чего откажешь в праве считаться достаточно совершенным? Тем более, если и решать не в пределах одной культуры, а в универсальном плане, в масштабе всего человечества?
— И всё же именно наша культура не знала подгонки одних под стандарт других, — ответил Лартаяу. — Издревле было очевидно: люди очень разные, несовершенный в одном может быть совершенен в другом, потому у каждого должен быть свой путь и шанс. А у тех не так: особенности некоторых по какому-то произволу становятся образцом для всех — и нельзя даже спросить, почему то, а не это принято за образец. И в человеке не пытаются выявить сильные стороны: унижают тем, в чём слаб, ловят на неудачах в том, чего не может… Почему — если не из страха признать чьё-то несовершенство? И не чьё-то конкретно — а подсознательно скрытое чувство неполноценности больших групп людей с особой культурой? Ведь не только отдельные люди — племена и расы очевидно различаются в готовности уважать достоинство и считаться с правами! А именно: у одних более выражена человеческая, разумная сторона психики, а у других — инстинктивная, унаследованная от дикой природы! Так что, хотя человечество Фархелема и единый вид — так ли едино духовно…
— И что предлагаешь практически? — не выдержал Талир. — Нельзя же беспомощно развести руками — и пусть все катится в пропасть!
— Мы как раз ищем выход, — ответил Лартаяу. — Для чего и побывали там, где побывали, и несём оттуда то, что несём… Хотя многим, похоже — всё равно, что дальше: жизнь или доживание, прогресс или упадок…
— И этому — искать биологического обоснования? — переспросил Талир. — Хотя может получиться убедительно… — тут же признался он. — Например, у них и старший возраст протекает иначе: всё становится безразлично, даже программы заботы о потомстве отходят на задний план. Но не дойти бы совсем до абсурда…
— Когда перед нами серьёзный практический вопрос, — напомнила Фиар. — Где и когда будем смотреть запись?
— Правда! — спохватился Лартаяу. — О чём только говорим, а это словно забыли! А надо же где-то собраться так, чтобы не вызвать лишних вопросов… И вообще, повторим: как дальше? Выходим на нашей платформе — и сразу ко мне, уже со стороны калитки, там разгружаем ящик, сам ящик и лестницу несём к Герму…
— Мы с Донотом там и ложимся спать, как уже бывало после такой ночи, — добавил Итагаро. — А Талир… Для его родителей — всё же впервые, к такому они не готовы. Нет, придётся первым рейсом автобуса ехать домой. Вместе ушли — вместе надо и вернуться…
— Смотрите, мы прошли между теми двумя холмами, — вдруг сказал Талир. — И не заметили… Видите, сзади? Если сейчас можете их видеть…
— Верно, — Джантар, увидев лишь тени холмов на фоне неба, сразу понял: те самые… Однако на юго-востоке, вопреки его видению, ещё было тёмно. — Но не рано ли мы вышли? Сколько может быть времени?
— Где-то час шестьдесят — час семьдесят, — ответил Лартаяу. — Уже астрономические сумерки. А возможно, и навигационные. И мы недалеко от платформы…
— Час шестьдесят… — повторила Фиар. — Тогда до первого рейса ещё долго. И если на платформе мы будем не одни…
— Кто в такое время отсюда поедет? — возразил Лартаяу. — Вот с загородных, сельских станций — уж точно будут в вагоне… Ладно, давайте пока решать остальное. Герм уже заканчивает наблюдения — пока доедем, свернёт и ляжет спать. А нам надо выгрузить у меня дома терминал, видеомагнитофон, одежду — чтобы отнести к нему ящик и лестницу…
— Видеомагнитофон, — вспомнил Итагаро, — я должен незаметно вернуть домой. И ещё вопрос: где оставим кассету с записью…
— И одежда… — добавил Донот. — Тоже: где её снять? У Герма я должен быть без неё! Сниму прямо в переулке — так рано никто не увидит. Потом, в другой раз, заберу домой…
— И я не могу сразу ехать домой с видеомагнитофоном, — продолжал Итагаро. — Родители увидят, спросят, в чём дело… А ещё — сумка, в которой брал его с собой. Её тоже оставлю у Герма, а на место верну днём, когда родителей дома не будет. И не увидели бы соседи — ненароком что-то спросят…
— А у Герма своего нет? — вдруг сообразил Джантар. — Есть видеокамера — по идее, должен быть видеомагнитофон!
— Большой, со своим кинескопом, — ответил Итагаро. — И не того типа, эта кассета не подойдёт. А у Фиар — того, что нужно, но стоит в доме на видном месте…
— И тоже отдельный от телевизора, а у меня и своего телевизора нет, — вздохнул Лартаяу. — Да ещё мой «усыновитель» тоже считает дом своим, и в любой момент может явиться за мной, если зачем-то понадоблюсь. И сдал его только семье Джантара — а застанет за просмотром нас всех…
— Можно собраться у меня, — предложила Фиар. — Я ещё целый день одна, родители вернутся к вечеру. И сначала там, у меня, всё выгрузить… Хотя нет, терминал оставим у тебя — он же и так твой. В крайнем случае «усыновитель» найдёт терминал, который вы оба по ошибке считали перегоревшим…
— А разве он знает, сколько и чего мы привезли с собой? — сообразил Джантар. — В крайнем случае скажем: терминал и «взрослая» одежда — наши!
— Не подумали сразу! — спохватилась Фиар. — Сказывается усталость бессонной ночи… Но ящик и лестницу надо сразу отнести к Герму.
— Вот, кажется, и решили, — подвёл итог Лартаяу. — Только идём быстрее, уже светает.
Джантар снова обернулся — и увидел: небо на юго-востоке чуть посветлело. Но впереди было по-прежнему темно — и даже Экватор Мира ещё сиял гигантской туманной аркой в черноте небосвода, среди россыпи слабых звёзд, пока не потускневших в свете занимающейся зари.
— А к прибытию вагона будет уже совсем светло, — добавил Итагаро. — Но и ждать на платформе не хотелось бы: вдруг там кто-то есть…
— Будем ждать поблизости, — предложила Фиар. — Но странно, — вдруг спохватилась она. — Сколько идём — и где платформа? И сама рельсовая дорога?
— Она же тут не освещается, как крупная магистраль, — напомнил Итагаро. — Небольшая, тупиковая ветка. На платформе единственный фонарь, и тот не виден отсюда. Тоже вопрос: для кого он теперь…
— И если сбились с пути — пока не можем определить, — с беспокойством продолжала Фиар. — Хотя к рельсовой дороге всё равно должны выйти…
— Вот платформа, я вижу, — очень вовремя ответил Талир (а то и Джантар начал беспокоиться). — Правильно идём, только медленно…
— Так пойдём быстрее, — повторил Лартаяу.
— И потом, утром, всё должно быть как обычно, — напомнила Фиар, прибавляя шаг. — Все идём как будто на море — а на самом деле сначала собираемся у меня и смотрим запись. С Ратоной и Минакри так и договорились. И надо успеть выспаться — смотреть со свежим восприятием, а не после бессонной ночи. Неизвестно же, что узнаем…
— И всё же: как… то, о чём мы говорили раньше? — вернулся к прежней теме Талир. — Ведь не абстракция — реальность нашей жизни! Есть более и менее совершенные люди — но нет чёткой грани между ними…
— Как… — начал Лартаяу. — Пока выходят из положения так: все «одинаковые граждане», законы одни для всех… Богатых и бедных, знатного рода и «из низов», с тёмной и светлой кожей, здоровых и больных, с сильным и слабым развитием экстрасенсорных… или вообще каких-то способностей. Считается одним из величайших достижений общественной мысли — и даже нет вопроса: откуда сам стандарт, кто подогнан к чьей одинаковости? Больной к здоровому, экстрасенс к неэкстрасенсу, богач к нищему — или наоборот? А, с другой стороны — эти местные законы… И опять же вопрос: откуда местный стандарт? Кто и как решает, что жители такой-то территории подлежат публичной порке, судебному испытанию, перепродаже в другую семью? А третья сторона: совсем уже специфические потребности и особенности — не отражены ни в «общих» законах, ни в местных. Все законы защищают тех, кто в чём-то уступает, отстаёт, а кто превосходит — тому даже стыдно просить о чём-то особом. И вот их, превосходящих, по закону как бы нет. Он — один для всех, а они не «все», они особенные… И что им делать?
— А это не шутка, — согласился Донот. — Получается: человек не мог знать то, что знает, не мог сделать то, что сделал! А если серьёзное расследование… Как в моём случае: воспламеняющиеся материалы в школу носить нельзя — а теперь объясни, как это из твоей одежды вырвалось пламя? Объясни — если подобных проявлений, согласно закону, не существует! Как свидетельства, доказательства — не принимаются! И понятно почему: загадочные, малоизученные… Но я с этим живу!.. Или — как в случае чего объяснить им: откуда знаешь то, что «естественным» образом знать не мог? Сразу думают: подслушал разговор, вскрыл чужое письмо! Хотя этого и в мыслях не было! Вот вам — законы, одинаковые для экстрасенсов и неэкстрасенсов, вот их справедливость…
