Отвада медленно покачал головой. Безрод ухмыльнулся.
– Поздно уже, князь. Просватал ты нынче девку у отца. Сам там был, мед хмельной пил.
– Я? Просватал?
– Ты. Такими мужьями не бросаются. Быть свадьбе.
Отвада сгреб Безрода за ворот.
– Что творишь, паскудник? Глумиться удумал?
– Или не сын я тебе, батюшка? – Сивый ухмыльнулся. – Неужели бить будешь?
Отвада весь трясся от злости, глыбой навис над Безродом.
– Кто просватал?
– Стюжень, Перегуж и я.
Слова застревали в горле князя, он только сопел да клокотал, чисто кипяток в котле.
– Чего ж не спросишь, кого просватал?
– И кого? – проревел Отвада.
– А Зарянку, Чаянову дочь. Детки от нее чудные пойдут. Девка в самом соку!
– Много взял на себя, мальчиш-шка! – Отвада, побелев от ярости, рычал Безроду в лицо. Сивый отпрянул. Страшен князь в гневе. – Ишь, заботливый нашелся! Твоя задумка?
– Не дам родителю помереть заживо! – Сивый ухмыльнулся и дурашливо протянул руки. – Для того ли в сече выжил, чтобы в мирной жизни зачахнуть?
Князь отпустил Безрода, устало опустился на скамью.
– Шут гороховый! Нынче же растолкую Чаяну…
– Поздно, князь. Город ликует. Да и боярин обидится.
– Бестолочь! Все трое бестолочи! – Князь взвился со скамьи, сжав пальцы в кулаки.
– Не везло тебе до сих пор с сыновьями, князь. – Безрод усмехнулся. – Дадут боги, отныне завезет.
– Мальчиш-шка!
– А рука у нее тонкая, белая. Когда поднесли договорное колечко, девка зарделась, чисто рассветная заря, а когда надела, засияла, ровно луна средь бела дня, – усмехаясь, рассказывал Безрод.
– Во-о-он! – Отвада с ревом выпростал руку к двери.
Сивый равнодушно пожал плечами и вышел. А когда дверь думной за ним закрылась, по всему терему разлетелся зычный, раскатистый смех и полилась песня: Ой, вы девушки невестушки, ой вы, белые лебедушки…
На собственной свадьбе князь сидел мрачный, насупленный и гневливо зыркал по сторонам. Сивый восседал в самом конце стола и усмехался. Дабы испепелить грозным взглядом Безрода, Отваде пришлось бы отвернуться от невесты и долго искать «сына» в ряду бояр и прочих высоких гостей. Не видимый князем, Сивый тонко усмехался. Зарянка сидела сама не своя. Дышала через раз, от волнения икота напала, хорошо лица невесты никто не видел. Слуги настежь распахнули княжий терем, и за несколько дней весь город перебывал на свадьбе Отвады и Чаяновны. Всякий стоящий на ногах пригубил чарочку во здравие мужа и жены.
Безрод пил за счастье князя и новоиспеченной княжны от всей души, но едва видел млечей, незаметно исчезал. Уходил на задний двор и долго смотрел на небо, вечернее, утреннее, полуденное.
– Помнишь, говорил, будто вместо сына тебе Отвада?
– Помню. – Стюженя хмель не брал. Сидел на бревне на заднем дворе так же рассудителен и спокоен.
– Вот и вышло, что сына женил. Ухватил за чуб и отчей рукой на путь наставил.
– Вышло. – Старик улыбнулся. – А помнишь, я говорил, что ты князю нужнее, чем он тебе?
– Помню.
– Вот и по-моему вышло.
– А чуешь, старик, весной пахнет? – Сивый потянул носом пролетающий ветерок.
– Что такое?
– Не знаю. Так лишь по весне пахнет.
– С первыми птицами снимешься?
– Да.
Стюжень замолчал. Глядел в дали дальние и видел то, что другим углядеть не под силу.
– Иди уж, Отвада, наверное, тебя ищет. Там один Перегуж весь гнев на себя принимает. Подсоби воеводе, отведи грозу.
Сивый усмехнулся.
– Ты заметил, ночь прошла, и князь как будто помягчел? Глядит кругом, ровно кот, натаскавший рыбы. Интересно, в чем тут дело? – младший сват хитро покосился на ворожца.
– Пошел, пошел! – Верховный погнал Безрода клюкой и вдогонку бросил. – А дело в том, что кот и впрямь на рыбку попал!
Сивый пошел было прочь и вдруг замер на полушаге с поднятой ногой. Повернулся.
– Ну, чего встал, ровно столб?
Безрод хитро взглянул на Стюженя, а старик, будто наперед знал, что тот скажет.
– А давай и тебя женим, Стюжень? – Безрод почесал затылок. – Девку найдем покрасивее. Котов много, а рыбы еще больше.
Стюжень укоризненно покачал головой, хотел было ответить, но заметил дворню в углу. Поманил Безрода пальцем.
– Наклонись. Ухо дай.
Сивый наклонился, и пока слушал, усмешка тронула губы.
– А ты к палке привяжи!
– Я вот те дам, палкой! – старик огрел Безрода клюкой. Сивый резво отпрыгнул и убежал в терем, разливая по дороге зычный смех. Стюжень усмехнулся, огладил бороду и усы, сложил огромные руки на клюке. Хотел принять степенный вид, но не получилось. Прорвало старика, полез из груди смех, и на заднем дворе будто гром загремел посреди зимы. Дворня аж присела от испуга.
Как ни бегал – вот она судьба, стоит в двери, руки на груди скрестила, от медов не хмельная, а лишь злая. Стоит Коряга ухмыляется. Не берет млеча хмель, бурлит в душе, выхода ищет. Сивый, как вылетел из-за угла дружинной избы, так и расплескался о порог, ровно волна об утес. Пела в душе вешняя птица и улетела, остались только мрак да холод. Какое-то время молча стояли один против другого, Безрод мрачно ухмылялся, млеч наливался краской злобы. Наконец Сивый развернулся и зашагал прочь. Только не сегодня. Сегодня свадьба. И завтра свадьба, и послезавтра.
Млеч крикнул в спину, что было сил:
– Трусливый пес! Неверно то, что ты безроден, порождение ночной тьмы! Твоим отцом был обман, а матерью трусость! Ты боязливая девка, которая прячется в тени князя! Ты презренный трусишка, который схоронился за спины сотни воев и лишь поэтому выжил!
Сивый только шаг замедлил. Громкий хохот ударил в спину – это вышли на порог Взмет, Дергунь, Гривач. Остальные вои, мрачно насупившись, ждали ответа.
– Враг никогда не видел этого мужественного лица, – посмеивался Коряга. – А только спину труса, которая так и просит сапога!
Коряжий сапожище, чиркнув по волосам Безрода, пролетел вперед. Сивый остановился, оглянулся и лишь холодно усмехнулся. На пороге дружинной избы хохотали несколько млечей, остальные вои молча недоумевали. И только остатки лесной дружины недобро кривились, косясь на Корягу. Безрод отвернулся и зашагал прочь. А в княжьем тереме, ни о чем не подозревая, веселились люди. Гусляры играли песни, скоморохи колесом катались, входили и выходили хмельные гости.
Еще три дня город стоял на голове. Все три дня Сивый не казал и носа в терем. Отвада звал, но Безрод отговорился больным. Вишеня по-всякому обхаживала – чару поднесет, пирогов напечет. Сивый, не хмелея, пил, с аппетитом ел и целыми днями просиживал в работной клети, подле гончарного круга. До верчения головы смотрел, как вращается круг. Гончаровна прятала косу под простую мужицкую шапку, облачалась в просторную рубаху, надевала штаны и принималась за работу. Было удивительно глядеть, как из ничего появляется нечто. Кувшины, сулейки, чаши. Теперь, после разорительных торжеств, когда посуды перебили видимо-невидимо, Вишеня вовсе спины не разгибала. Почитай, вся глиняная утварь черепками легла под ноги пирующих. Еще день, два, люд протрезвеет, очухается, обсчитается и кинется на торг возмещать убыток. А тут и ендовки лепные, и сулейки расписные, и кувшины бокастые, и чаши ушастые, любо дорого смотреть! Вишеня помочь не просила, но Сивый, ухмыльнувшись, помог и без просьб. Набил в лесу птицы, изжарил на вертеле. Силком оторвал мастерицу от круга и заставил умять четверть глухаря. Потом глину месил и только подавал мастерице на круг. В конце дня, на пороге ночи Вишеня падала на ложе ни жива, ни мертва и мгновенно засыпала. Безрод лишь укутывал потеплее. А перед самым торгом, истопил вечером баню, загнал туда гончаровну и парил до седьмого пота, изгонял из поясницы ломоту. Обессилил Вишеню до того, что баба стоять не могла, на руках в дом унес. Со счастливой улыбкой на сочных губах, разметав косу по изголовью, гончарных дел мастерица мгновенно уснула сладким сном.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
