Сивый зло сплюнул и вернулся на поляну. Теперь, так теперь.
– Выходи, – кивнул Безрод Шкуре. Тот помедлил и выступил вперед. Поздно каяться. Скоро понял, что сглупил тогда, возвел на человека напраслину, только обороту дать язык не повернулся. Так и ходил молча, глаза прятал. И вот пришел черед боками за язык расплачиваться. А поглядим еще, и сам не лыком шит!
Шкура уже многое видел, многое намотал на длинный ус. Не спешил. Ждал. Вперед не бросался. Сивый глядел исподлобья. Шкура выставил вперед левый локоть, правую руку занес над головой и ребро ладони резко повел вниз, как будто меч. Дружинные шумно выдохнули, все знали, Шкура ладонью камни колол. В голову придется – размозжит. Безрод убрался. Шкура опять выставил левую руку, правую сложил в кулак. Подошел на верный шаг и ударил, однако на полдороге разжал кулак, нырнул в пояс Безроду, обхватил ручищами и вздернул на вес. Прижал к себе, и так сдавил, что иным послышался хруст. Сивый и бровью не повел, ладонями обхватил голову противника, сдавил. Шкура все сделал правильно, ближе остальных подобрался к победе, вот только хребет Безрода оказался крепок не по виду. Соловей будто столб раздавить пытался. А как сжал крепкое тело в ручищах, как распробовал ту крепость собственной грудью, так и понял, что кончина подошла. И сам того не заметил. Шкура зашатался, заблажил, разомкнул руки, выпустил Безрода, обнял голову и со страшным криком рухнул, как срубленное дерево. Из носа, ушей, рта текло, глаза налились кровью, даже из уголка глаза выбежала кровавая слеза.
– Ты. – Сивый показал на Остряжа. Из восьми битейщиков он остался шестым и последним. Торопь и Лякоть сложили головы в битве.
Безрод недобро ухмыльнулся. Все тело ныло. Не хотел калечить всерьез, медлил, не бил, но этот последний едва жизни не лишил. Сивый встал против Остряжа и замер. И едва тот начал двигаться, ушел навстречу живее стрелы. Резко вскинул руки к лицу противника, и Остряжь отпрянул, увидев смертоносные пальцы у самых глаз. Сивый подшагнул вплотную и швырнул последнего битейщика через бедро. Только сапоги в воздухе и мелькнули. Все успели только два раза моргнуть, а Остряжь лежал на спине и жадно глотал воздух. Легче всех отделался, только в голове шумит и в груди гудит, будто не сердце часто бьется, а в било бьют.
Безрод, тяжело дыша, медленно оглядел угрюмые лица дружинных, не пропустил ли кого. Парни стояли молча, не роптали. Всякий дурак свое получил.
– В долг не прошу, но долги возвращаю, – прошелестел Сивый над телом Остряжа. Двое приводили незадачливого битейщика в память. Остальных уже унесли в город, в дружинную избу отлеживаться. Коряге и Дергуню под бочок. Сивый нашел свой полушубок, набросил на плечи, тут же сдернул. Жарко. Так, волоча в ладони, и пошел в город. Руки дрожали, тело ныло. Бил бы насмерть – вышло скорее и легче.
Зима пошла на убыль. Все чаще Безрод стал поглядывать на восток, туда, где лежал Перекрестень-остров, а на нем стояло Торжище Великое. Пленные оттниры всю зиму ходили за ладьями, готовили к весеннему спуску на воду. Как настанет весна, часть полуночников обменяют на пленных боянов, соловеев, млечей, а те, что останутся, присягнут новому ангенну, которым для них станет Отвада. Рабы-то из них никудышные. Слишком гордые. Помрут, а меч на метлу не променяют. Да и слишком это расточительно, все равно, что подметать улицу хвостом жар-птицы. В ожидании весны Сивый часто сиживал на заднем дворе. Для воев стал своим. Часто приходили дружинные помладше, ровно к старшему брату, за тем, за другим. К воеводе боязно, словно к отцу идешь. Известное дело, отец и по шее накостылять может. Вот и шли к Безроду за словом, за делом. Сивый никого не гнал, но глядел на парней удивленно. У самого душа не на месте, все вверх дном, кому он может помочь? А однажды на задний двор пришел один из Неслухов. Мялся за спиной, переступал с ноги на ногу, наконец, кашлянул. Сивый замечтался, не услышал. Оглянулся, брови изумленно поползли вверх.
– Я тут это… – Неслух комкал в руках шапку. – Ну, в общем… Как бы это словами сказать… Ну, я слыхал, что тебе на человека только раз посмотреть… Вот князю помог…
До Безрода стало понемногу доходить.
– Никак жениться удумал по весне?
Неслух выдохнул.
– Ага! Как брат полег, мать обоих заклевала, женитесь да женитесь! И осени ждать не захотела. Мало ли, говорит, что.
– Ну, а я тебе зачем?
Неслух отчего-то зашептал, как будто могли подслушать.
– В сваты зову. Рука у тебя легкая, твой след удачлив. Ты на нее толечко глянь. Говорят, в душу глядишь, истину человека видишь, а с меня, дурня, что возьмешь? Смотрю на нее и ничего не вижу, только глазищи синие, синие. Может, глаза мне отводит, может злая она, может быть, я зачарован!
– А скажу, что зла – не возьмешь? – Сивый усмехнулся.
Неслух почесал затылок.
– Не-е! Все равно возьму. Только боюсь, если норов не вовремя явит – прибью ненароком. Мне бы загодя знать.
– Хорошо, пойду. – Безрод, криво усмехаясь, кивнул. – Третьим сватом, вслед за князем и воеводой.
На радостях Неслух сграбастал Безрода в медвежье объятие, сдернул с бревна и едва не раздавил о свою необъятную грудь. Сивый только поморщился. Здоров Неслух, ой здоров!
Сговаривал старшую Воронцовну сам князь. Мать ласточкой по избе летала, на стол метала. Глядишь, если все пройдет ладно да складно, и младшая дочь уйдет за младшим Неслухом. Воронец занимал гостей разговором, сваты расселись, как того требовал уклад. Князь первым сел, Перегуж – вторым, Сивый – третьим, все глядел на старшую Воронцовну и еле заметно ухмылялся. Как пойдет жизнь у молодых, все трое уже поняли. Двое улыбки сдерживали, князь не смог.
– Весел ты, князь, – наклонился к Отваде Перегуж. – Или Стюжень весну вёдрую напророчил?
– А? Чего? – Отвада будто очнулся. Сам наклонился к воеводе. – Понесла Зарянка. Поутру сказала.
– Да ну!? – Воевода едва со скамьи не вскочил.
– Вот те и ну! Хорошо бы мальчишка.
– Уж как расстарался! – ехидно подмигнул воевода. – Знать, хороши были сваты!
– Не обижу. – Князь, между тем, все изучал Воронцовну, потупившую глаза.
Добрая выйдет жена. Браниться будут обязательно. Неслухов не зря Неслухами прозвали, молчат, и делают все по-своему. Истину говорят, муж – голова, жена – шея. А как станет Воронцовна голову семьи в свою сторону вертеть, тут и найдет коса на камень. Не единожды будет бита, только легки и прозрачны сольются ее слезы, утекут вешними водами, и лишь ярче цветы станут. Безрод усмехался. Правду сказал Неслух на заднем дворе, не глаза – глазищи! В пол глядят, еще чуть – дыру прожгут. Сидит Воронцовна и ждет вопроса отца: «Пойдешь за старшего Неслуха, доченька?» И уже всем известно, что ответит. Быть свадьбе!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
