Мрозовский не обращал внимание на Коземира, его волновало то, что Поль Мерсье так и не объявился, чтобы отдать долг. Конечно же десять тысяч не такие большие деньги, он получил от старого Арештовича гораздо большую сумму, но денег хотелось всегда, и никогда их количество не казалось Мрозовскому достаточным.
— Лёва, ну где тебя носит? — Голос мамы не вызвал привычного раздражения. Мрозовский был слишком увлечен мыслью о том, куда спрятать мешочек с драгоценностями, да и связки всё ещё отказывались слушаться.
— Угу, — промычал Мрозовский, выпил воды, быстро поставил кофе и бросился в свою комнату.
Он почти уже нашёл место, где бы никто не догадался искать: в комнате рос огромный фикус, а горшок под ним был ещё большего размера. Мрозовский решительно простелил на пол газету, и вытряхнул фикус из горшка. Он слышал, как кофе сбежал на керосинку, но был слишком занят, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
Через некоторое время Мрозовский с удовольствием пил перекипевший кофе, пропахший керосином, и заедал сладким печеньем с кунжутным семенем, которое вчера испекла пани Сима. Он как раз дожидался её, чтобы попросить убрать грязь, оставшуюся после пересадки фикуса.
— Пан Эдвард! — За окном прыгал хлопчик и звал Мрозовского. — Пан Эдвард! Это я! Важное дело, пан Эдвард.
Мрозовский даже не сразу понял, что это его возница, который обычно молчаливо сидит на козлах.
— Чего тебе? — высунулся в раскрытое окно Мрозовский, недовольно топорща усы.
— Доброго утра! Там пан один. Вас дожидается, — голос хлопчика срывался. — Тот пан, что вы приказывали на прошлой неделе вывезти с города.
— И что? Ты вывез? — Мрозовский, отпил ещё глоток кофе. Он никак не мог понять, чего от него хотят.
— Вывез, пан. Там и ссадил. Как сказали, — Хлопчик кивал куда-то в сторону Василианского монастыря. — Так он вернулся, пан тот и к вам потребовал доставить…
Тут до Мрозовского наконец-то дошло, что это может быть Поль Мерьсе.
Он быстро собрался и через минуту уже стоял на улице. Хлопчик ждал на козлах.
— Это ты правильно, что на бричке, — запыхавшись говорил Мрозовский. — Давай скорее вези. Сейчас только залезу…
— Не надо никуда лезть. — Из-под верха выглянул Поль. — Я вам сейчас отдам долг и исчезну.
Поль протянул Мрозовскому руку, в которой был свёрток: простая почтовая бумага, перевязанная пеньковой верёвкой.
— Что ждёте?! — нервно спросил Поль. — Или вам уже не надо? Много с папеньки взяли? Он щедрый, что касается сохранения лица и имени.
— Нет-нет, — заторопился Мрозовский и ловко выхватил свёрток.
— Ух, какой быстрый, — засмеялся Поль и толкнул в спину хлопчика. — Давай, трогай!
Бричка быстро покатилась по брусчатке, а Мрозовский замер, прижимая к груди свёрток. Потом он споро развернул его, проверил содержимое, пересчитал и опомнился, что стоит посреди улицы с такой пачкой денег. Он даже не был сердит на своего возницу за то, что он без позволения развозит бывших заключённых, и ясное дело, что не за бесплатно.
* * *
— Собираемся! Скорее, Рузя! — Гольдман был крайне возбуждён и бледен. Он суетливо схватил, висящую на вешалке шляпу, тут же бросил её и взялся за полочку, где стояли духи, лосьон и подсыхал в мыльнице обмылок. Одним движением стряхнул всё в пустую шляпную коробку и хотел было взяться за Рузину одежду.
— Что случилось? — Рузя совершенно не понимала причины такой спешки. Она растерянно смотрела на Гольдмана, неловко пытаясь отобрать у него платье.
За несколько недель, проведённых в уютном уголке у подножия польских Татр, Рузя успела здесь обжиться и гордо именовала себя пани Шиманская, а Рафика Гольдмана называла: «Мой муж — Збигнев Шиманский». Она даже успела отвыкнуть от его старой фамилии и полностью вжиться в роль жены уважаемого человека. Гольдман всем представлялся юристом, не указывая на специализацию нотариуса и даже успел дать пару платных консультаций. В Швейцарию планировали выезжать в конце сентября.
— Что случилось?! — спросил Гольдман, голос его сел, и вместе со словами вылетал неприятный свист. — Война случилась!
Рузя в недоумении завертела головой, часто заморгала, словно пыталась прогнать наваждение.
— Милый, откуда такие новости? По радио ничего не говорят и…
— И не скажут! — крикнул Гольдман и тут же осёкся, оглядываясь на закрытую дверь.
Он усадил Рузю на кровать, сам сел рядом и зашептал в самое ухо:
— Мне сегодня сказали надёжные люди. Это совершенно точно! Ты же не можешь не знать, что Германия поглотила Судетскую область Чехословакии, Данию, Австрию?
— Ну… Они объединились, э… под общей идеей немецких социал-националистов, — упиралась Рузя. — Ты же сам читал из газет, что всё прошло мирно…
— Читал. И что с того?! — перебил её Гольдман. — Теперь-то мирно не будет. Словакия теперь воюет с Польшей. Слушай сюда, сейчас мы быстро собираем вещи. Ты наводишь порядок, словно бы мы и не особо спешили, а я пока что снесу всё в автомобиль, расплачусь с пани Анной и буду ждать тебя. Ты не копайся, но по лестнице постарайся идти не очень быстро. Нам теперь главное до Братиславы добраться, а там уже проще будет.
— Почему проще? — Рузя была со всем согласна, но для чего разыгрывать спектакль перед пани Анной? Нет, сама она не трепетная лань, в жизни хлебнула и знает, что люди могут быть не такими как кажутся, и паспорт у Гольдмана поддельный, а хозяйке может захотеться перед властями выслужиться…
— Австрию мы почти всю проедем через Альпы, а в горы все новости медленнее доходят, — сказал Гольдман, теперь он взъерошил свою волнистую шевелюру и обхватил руками голову.
— У них не работает радио? — спросила Рузя. Она удивлённо смотрела на мужа и перенимала его беспокойство.
— Работает. Но в горах люди гораздо спокойнее реагируют на новости.
Через час Гольдман отдал пани Анне плату за последние три дня и сидел в авто, ожидая жену.
Рузя оказалась не дура и сыграла как надо: она надела одно из новых платьев, тех, что купил ей в Кракове Гольдман, заплела волосы в две косы, приколола шпильками и теперь не спеша спускалась по лестнице.
— Пани Анна, мы вам так благодарны за всё. Спасибо! — пела соловьём Рузя. — Надолго мы вас не оставим. К зиме снова ждите в гости. Збигнев решил вернуться и покататься на лыжах.
— Милости прошу, Пани Шиманская, — сдержанно кивала хозяйка.
Пани Анна вручила на прощание кусок пирога, расцеловала Рузю и прослезилась, пока та усаживалась в автомобиль.
Гольдман и Рузя молча переглянулись, махнули рукой пани Анне и «Horch» медленно выкатился на дорогу.
— Разве пани Анна не знает, что началась война? — спросила Рузя.
— Может и знает, — пожал плечами Гольдман. — Пока платят деньги — войны для неё нет.
Чехословакия, захваченная немцами, разительно отличалась от тихого курортного городка. Остановок практически не делали, только в придорожных закусочных. Наскоро перекусывали, просили налить кофе в старый, пузатый термос, покупали хлеб, колбасу и сразу отправлялись в дорогу.
Один раз Гольдман свернул в лес, и они спали там почти полдня, не закрывая верха авто. Но пошёл холодный осенний дождь и разбудил, мокро шлёпая по лицу. На вторые сутки подъехали к Братиславе.
— Нужно найти улицу Копчьянскую, которая переходит в улицу Прессбургерштрассе соседней австрийской деревни Китзее, — сказал Гольдман, растерянно тыча пальцем в карту. Он устало улыбнулся Рузе, наклонился поцеловать. — Кофе выпьем в Вене.
— Я прошу тебя, давай где-нибудь остановимся, — взмолилась Рузя.
— Мы не можем себе этого позволить, — нахмурился Гольдман. — Я обещаю тебе, через час мы выпьем кофе и съедим по куску пирога. — Рузя хотела искупаться и съесть горячего супа, но она молча смотрела на мужа, который тоже очень устал, и молча со всем соглашалась. — Представляешь, ещё недавно из Братиславы в Вену можно было доехать на городском трамвае!
— Едем, милый, — улыбнулась Рузя. — Черт с ними, с их трамваями. Я так устала.
