Погнали нас на станцию, стали грузить в теплушки. Теснота страшная, дети плачут, бабы тоже подвывают. Мужики тупо, отрешённо смотрят перед собой. Неизвестно, выжили бы мы тогда, если бы не мама. Она тихо отрезала каждому из нас по кусочку сала каждый день пути, насилу заставляла есть отца. Сама же практически не ела. Приходилось делать это тихо, чтобы люди рядом не увидели. В пути практически не кормили, воды было мало, после сала всегда очень хотелось пить. Мать заставляла ждать, когда будут выдавать кипяток. И правильно: сколько людей померло, пока ехали, из-за голода, из-за того, что пили любую жидкость, а потом слегали с дифтерией.
В теплушке нас везли несколько суток, в давке. До ветру не поймёшь как ходить… Смрад стоял такой, что практически не чувствовали никаких других запахов.
Однажды во время еды, нас всё-таки заприметила совсем ещё маленькая девочка. Она ничего не сказала, только посмотрела на нас глазами синими-синими.…И ведь без осуждения смотрела. Только с тоской и болью. Всех ведь не накормишь. …Но семье этой девочки отец всё же помог.
А я в той же теплушке увидел ЕЁ. Моя ровесница, ну может чуть помоложе. Видно было, что очень ей тяжело, а братику её маленькому ещё хуже. Всем было тяжко. Не стихающий плач сопровождал нас всю дорогу.
Девочка же эта пыталась поближе прижать плачущего братика, успокоить. Только крестилась тайком.
Меня до этого верующим назвать было тяжело. Я видел, как мама молиться. Но пример-то я брал в основном с отца. А он не молился и матери не давал меня приучить к молитве, привести к Богу. Так ведь время-то после гражданской какое было! Священников, монахов и монахинь, просто прихожан могли арестовать в любой момент. А тут я вижу эту девочку и невыносимо сильно захотелось помочь. Я подошел к ней, увидел карие, выразительные и испуганные глаза. Протянул руку с тем кусочком, что дала мне мама. Она посмотрела на меня, как на чудо. Потом взяла мой подарок и тихо, но очень мягко и выразительно сказала: «спасибо». А я вдруг перестал чувствовать голод, жажду – и вообще. Весь тот день во мне как – будто небольшой огонек внутри горел, согревая и тело, и душу.
Девочку звали Дашей. Мой кусочек она отдала меньшей частью братику – остальное матери и отцу. Как и моя мама, себе ничего не взяла. В следующий раз, когда отдал ей «свою пайку», заставил съесть четверть. «А то больше не дам». Она улыбнулась, но съела. И так я кормил их два дня.
На четвертые сутки наш путь в поезде закончился. Привезли нас в рабочий посёлок Верхняя Салда, что в Уральской области. Оттуда мы своим ходом, под конвоем, добирались до трудпосёлка №29, что находился километрах в семидесяти от Салды. Для взрослого человека такое расстояние пройти не проблема, но люди были истощены, у многих маленькие дети. Повозок же практически не выделяли. Нам помог конвойный милиционер, что должен был стать одним из участковых поселка. Взял самых маленьких детей из нескольких семей на телегу, сам шел пешком. Везде есть люди.
Трудное было время. Многие сильно болело, и люди умирали – кто в теплушках, кто по дороге.
Комендантом посёлка оказался человек суровый, строгий, но с понятием. Думаю, что ему самому не очень-то нравилась идея переселения в этот глухой угол. Да ещё и при отсутствии хоть какого-то обустроенного быта. Более же всего пугало то, продовольствия было в обрез. А ведь на дворе уже стояла осень.
Звали нашего коменданта Федором Ивановичем Щербатым. Но для поселенцев он стал просто Иванычем, и никогда не смущался этого обращения. Нам с ним очень крупно повезло. Той осенью Иваныч постарался помочь людям всем, чем мог. Сумел выбить для поселенцев несколько пудов соли. Всю молодежь, неспособную еще работать наравне со взрослыми на лесопилке, организовал в продовольственные отряды. Неподалеку от посёлка протекала речушка, одна из притоков Салды, еще было большое лесное озеро. Мальчишки с утра и до ночи ходили на рыбалку. Из орешника делали самодельные удочки, женщины из остатков порченной одежды сплели сеть. Ловились привычные по средней полосе караси, лещи, окуни. Еще местная плотва, по-здешнему чебак. Была интересная рыбы елец, по внешнему виду напоминавшая голавля.
Практически весь улов засаливали в соляном растворе, затем вялили. Кроме того делались самодельные силки, в надежде поймать зайца, тетерева, глухаря или утку. Иногда везло, в мои силки попались два косых, несколько птиц. Особенно смешной случай произошёл на рыбалке: очень близко к нам подобрались утки, мешали удить. Тогда разозлившись, Женька Калинин кинул камень – попал удачно, одна утка перевернулась к верху лапками. Вот так повезло – с рыбалки вернуться с птицей! Мясо тоже вымачивали в соляных растворах, потом вялили. Близилась зима, холода – вяленое мясо должно было храниться долго. Оно было отличным подспорьем хозяйкам – несколько кусочков – и гораздо вкуснее, насыщеннее и питательней становились каши и супы.
А девочки обирали орешник, собирали сосновые шишки. Также грибы: приносили опята, лисички, рыжики, очень много было сыроежек. Грибы сушили. Попадались и ягоды, в основном костяника и брусника, реже облепиха, калина. Иногда родная нам рябина, шиповник и клюква.
Мужчины трудились на лесопилках, за это платили деньги. За деньги выкупался паёк. Паёк на члена семьи-300 гр. хлеба на человека, 38 гр. крупы, 170 гр. картофеля. С голоду не умрёшь, если повезёт. А бывало – люди работали, а деньги не выплачивались, пайки выкупать было не на что. Да и с доставкой продуктов порой случались сложности.
Короче говоря, если бы не Иваныч со своей сердобольностью, да Александр Иваров (милиционер, что помог отвезти детей) с голоду померли бы в первую зиму. Иваров охотился, однажды добыл сохатого, еще сумел застрелить двух маток-кабаних. До весны выдюжили, хотя и среди нас были умершие.
Что поделать, в других трудпоселках людей умирало еще больше, многие пытались бежать… Страшное время.
По весне отстроили небольшой дом. Разрешили заводить огороды, на них трудились в основном женщины и дети. Сажали, как правило, картофель, репу, морковь. Также немного капусты и зелени, огурцы. Жизнь постепенно выровнялась, хоть и никогда уже не была прежней. Однако жили же, любили, кто-то заводил детей, кто-то женился. Мы очень сдружились с Дашей, а чуть постарше почувствовали по отношению друг другу притяжение уже совсем не дружеское. Родители у нас были строгие, всё без глупостей, но для себя серьезно решили, что станем мужем и женой.
Может нам и повезло, что мы уехали, кто знает? Началась повальная коллективизация, тупоголовые исполнители нарубили дров… По всей стране начался дикий голод. Председателями колхозов и руководителями становились те, кто ничего не понимал в сельской жизни, в лучшем случае – просто тупые исполнители воли вышестоящих.
Вот реальный пример, о котором слышал в армии. Нужно посеять зерно. Председатель ставит задачу на посев. Мужики пытаются переубедить – по всем признакам должны начаться сильные дожди. Председателю плевать, он настаивает, особо упорствующие – наказаны. Зерно сеют, его вымывают ливни. Председателю ничего – он выполнял указания партии. Его прокормят. А люди голодают, хоронят опухших с голоду.
Но ведь были и те, кто упивался своей властью, мстил недавним обидчикам, унижал тех, кто был когда-то выше. Заставляли сожительствовать красивых женщин и молодых девушек, устраивали драконовские методы наказаний для тех, кто брал хоть что-то для семьи с поля…
Что еще запомнилось о нашем трудпосёлке? Летом было относительно спокойно и безопасно. Зимой волки часто приходили в посёлок. В самую первую зиму порвали всех милицейских собак – просто по двое хватали за уши и тащили в лес. Только овчарка Иварова в живых осталась, он на ночь запускал кобеля домой. Позже история с волками повторялась у всех, кто оставлял собак на улице. Еще помню, как в самые лютые морозы приходили в поселок рыси. Просто греться, забирались в подсобные пристройки, примыкавшие к избам. То-то бабы пугались.
Были и несчастные случаи. Однажды обзавелся у нас медведь-шатун. Зимой 39-го, перед самым моим уходом в армию. Задрал трех человек. Погибла тогда и овчарка Иварова, жаль было, хороший был кобель. Клыком его Александр назвал, в честь литературного персонажа. Погиб наш любимец геройски.
Иваров пошёл охотиться на шатуна. Выследил с собакой. Но первый выстрел оказался неточен, медведя только зацепило. И успел бы людоед порвать нашего милиционера, если бы старый Клык не вцепился ему в холку. Второй выстрел свалил шатуна, но верного пса было уже не спасти. Утешало лишь то, что щенки Клыка росли практически в каждом доме.
А в 1939 году меня призвали в армию. Время перед службой было особенным. Может быть впервые в жизни, отец стал как-то ближе ко мне. Старался проявить участие, чем-то поделиться важным, подготовить.
