Вернувшись, он почему-то шепнул Вере: «Двигайся» и сел рядом, почти вплотную. У Веры тут же вспотели ладони. А Жанна посмотрела на Веру совсем вампирскими глазами.
В конце фильма все плакали. Ну, кроме Артура, конечно. Он талантливо изображал храп. Поэтому качественно прослезиться у Веры не получилось.
— Супер, вообще! — сказала Жанна.
— Супер, — поддакнула Светка.
А Вера посмотрела на телефон и подскочила. Три непринятых вызова от отчима. Одиннадцать часов. Конечно, она же выключила звук, дурища!
— Я побегу, спасибки за все, — она рванула вниз по лестнице, даже не оглянувшись.
Хотя ей-то хотелось пройтись до Луговой в компании Артура! Ведь Жанку бы точно уже не отпустили из дома… Ну почему отчимы сваливаются на голову в самые важные жизненные моменты!
— Вера, это неправильное поведение, — сказал сухо Виктор Сергеевич, в которого Вера чуть не врезалась, выскочив за калитку Жанкиного забора.
— Простите, я звук выключила! — выдохнула Вера, покрываясь мурашками от макушки до пяток.
Непонятно, что он будет делать… Что ему можно и что ему следует делать? Ведь он ей не папа, как ни крути. Только папа имеет полное право накричать, лишить карманных денег или ещё как-нибудь наказать за проступок. И Виктор Сергеевич об этом догадывается. Он не кричит. Напротив, он просто перестаёт замечать тебя, будто ты не живой человек, а старая наклейка на стене. Однажды Вера уже превращалась в наклейку, и это было очень неприятно. Лучше бы уж кричал, как папа.
Папа, который давным-давно ни на кого не кричит.
Тихо-тихо шуршали шины по асфальту. Колесо крутилось рядом с Вериной разбитой коленкой, внизу вхолостую вращалась педаль, велосипед ехал медленно и понуро. Отчим шёл рядом. Вера сама не заметила, что вцепилась в руль изо всех сил.
— Вера, я тебе доверяю, считая тебя взрослой. Но ты ещё не выросла, видимо.
— Простите, если бы я не выключила звук, я бы успела!
— Но почему ты его выключила? Тебя важнее кино, чем наша договорённость?
— Нет…
Они снова говорили через резиновую маску. Виктор Сергеевич не сердился, он просто недоумевал. Но какой же уверенный был у него голос! Голос человека, чья правота никогда не подвергалась сомнению. Конечно, он же директор института.
Дома, когда Вера уже умылась и пришла буркнуть «спокойной ночи», отчим сказал:
— Вера, давай ты мне пообещаешь, что больше такого не будет.
Вера с радостью пообещала и поскорее убежала в свою комнату. Там она послала смс-ку Ане, ответа снова не дождалась и уснула в раздумьях о том, почему же Артур сел с ней рядом.
На следующее утро Вера встала пораньше, сделала горячие бутерброды и заварила чай в стареньком чайничке с треснутой крышкой. Из окна кухни она видела, как Виктор Сергеевич приседает и кланяется кусту шиповника. Он разводил свои большие руки в стороны, гнулся вправо-влево, и выглядело это почему-то очень смешно. Вера даже фыркнула в полотенце… Хотя что особенного в том, что люди делают зарядку? Ничего особенного. А смешно.
После завтрака отчим сказал:
— Ну, погодка сегодня — самое то. Едем в парк?
— Ага.
Вера повесила через плечо сумочку с фотоаппаратом, надела кепку и тёмные очки. Теперь она похожа на Беллу из «Сумерек», это уж точно!
В парк они въехали через боковые ворота, заплатив за билет, хотя Вера была убеждена, что для жителей Тярлево парк — вроде собственного сада. Кое-где в ограде были разомкнутые прутья, но этот путь, конечно, для другой компании. Виктор Сергеевич поехал первым, и Вера с чистой совестью включила музыку: когда едешь на велосипедах, можно и не разговаривать. Миновав Круг белых берёз, Виктор Сергеевич обернулся и открыл рот. А потом закрыл. И снова открыл. Вера сдёрнула правый наушник. В левом продолжала играть песня про несчастную любовь.
— Что? — крикнула она.
Виктор Сергеевич поравнялся с Верой и недовольно сказал:
— Вообще-то невежливо слушать музыку, когда ты с кем-то гуляешь.
— Но мы же не гуляем. Мы катаемся, — ответила Вера и покраснела.
— Я спросил, куда бы ты хотела поехать.
— Всё равно. К дворцу можно, — пожала плечами Вера.
Оказавшись сзади отчима, она стала снова слушать музыку. С ней всё вокруг преображалось и казалось исполненным тайного смысла. Того смысла, который делает жизнь небесполезной и увлекательной, даже когда тебе почти тринадцать.
Они проезжали мимо медленных пешеходов, детей в колясках и без, мужчин и женщин в сандалиях и панамах. Все они казались маленькими по сравнению со старыми деревьями, замершими вдоль аллей. Жёлтая футболка Виктора Сергеевича потемнела на спине: солнце переключилось на летний режим. Быстро-быстро мелькали его ноги на педалях, быстро-быстро стучали под колёсами мелкие камушки. Было хорошо, легко и свободно, и несчастная любовь звенела в ушах.
Проехали мостик с фигурами серых кентавров, сильно подточенных временем. Потом свернули у заводи, где плавали в обе стороны коричневые утки, миновали круглый Храм Дружбы (кого? с кем?), и вот уже на холме замаячили жёлтые стены, разграфлённые колоннами — Павловский дворец.
На подступах к дворцу Виктор Сергеевич спешился и снова открыл-закрыл рот. Поймав лунатичный взгляд Веры, он жестом показал ей на железную оградку. Вера выключила музыку. Велосипеды решено было оставить внизу, пристегнув замками к оградке. Потому что тащить их по лестнице со львами никому не хотелось.
Лестница со львами! Внизу стоят чёрные, чугунные, наверху сидят белые, мраморные. Белый через плечо оглядывается на чёрного. Вот на этом, правом, сидит пухлощёкая четырёхлетняя Вера, по-хозяйски хлопает его, говоря: «Хороший лёва». А лев тоскливо выглядывает из-под детской панамки в зелёный горошек. Голос мамы: «Ну зачем это, Слав?» Голос папы: «Ему идёт». Да, это видео она давно не смотрела. Папа, когда еще жил он на свете, стоял именно здесь, и на этого льва нахлобучил Верину панамку. Домашнее видео. А где, интересно, теперь камера? Они же перестали снимать с тех пор, как папа… Наверное, Верино самое первое сентября всё ещё хранится внутри камеры, на флэш-карте. Единственное первое сентября с папой.
Почему она забыла об этом и приехала сюда с Виктором Сергеевичем? Вера даже рассердилась. На себя, на него и на папу. Давно она уже не сердилась на него. Она забыла вообще, как это — на папу сердиться.
Вера стала взбираться наверх по каменному парапету, а не по лестнице. Тело вспоминало давно утраченные движения, неуклюжие, детские.
Отчим уже ушёл дальше, к дворцу. Он хотел посмотреть, какие там сейчас выставки.
Вера поднялась наверх и устало прислонилась к белому, в трещинах, льву. Старенький, беленький, сколько детей на тебя успело забраться за эти годы, века?
Виктор Сергеевич показался из-за угла, он оглядывался кругом: не видел её. Не заметил, что отстала. Она, сложив ладони раковиной, приготовилась крикнуть: «Эй!», потом подумала, что это неуважительно. Ну а кричать «Виктор Сергеевич» вообще страшно неудобно, даже рот не открывается на такие длинные, совсем не «кричальные» слова. Есть одно короткое, удобное для зова слово. На букву «п». Только Вера его давно не говорит, и забыла, как оно произносится. Сколько всего забыто, сколько еще забудется?
— А, вот ты где… Может, всё-таки зайдем? Посмотрим интерьеры. Давно не был. Так, понятно, по лицу вижу, что интерьеры — это не твоё. Тогда что — обратно?
Вера пожала плечами. Пусть поймёт, что ей не хочется больше с ним гулять.
— Я знаю, куда мы поедем. К Мавзолею супругу — благодетелю.
— А, это где кусты такие красные и готично так?
— Как, говоришь?
— Ну, мрачно. Красиво, в общем.
— Но сначала перекусим.
Вера улыбнулась. Действительно, в животе уже урчало. Виктор Сергеевич достал из сумки банан и протянул Вере. Пока она ела, он что-то рассказывал про парк, но Вера не слушала. Потом они выпили напополам бутылку минералки и закусили её шоколадкой. Вера засмотрелась на пьедестал статуи, стоявшей возле скамейки. С него на них злобно взирало рельефное лицо солнца. Неприятное такое лицо, хоть и с лучиками. Оно слегка напоминало Виктора Сергеевича, когда он не в духе.
— … вообще-то там всегда летом появлялись заросли, но тем летом они были просто какие-то невероятные, настоящие джунгли. Представляешь себе джунгли из таких вот цветов?
Вера заморгала, машинально повернувшись в ту сторону, куда показывала рука Виктор Сергеевича. Там, у ног белоснежной статуи пестрели не слишком-то высокие цветки. Она вдруг поняла, что отчим рассказывает ей про своё детство и навострила уши.
— Ну так вот, и вымахали они, значит, выше меня. Причём выше меня нынешнего. То есть настоящие такие джунгли. Мы с ребятами там протоптали ходы, как в лабиринте, и играли в индейцев. А один мальчик, Стёпа, из крайней парадной, был глухонемой. И он как-то раз за нами увязался и заблудился в этих зарослях. Сутки его искали.
